Это сладкое слово — Свобода
Свобода! Не будет преувеличением сказать, что слово это стало не просто одним из, но самым главным лозунгом современности. Против свободы не выступает никто. Несмотря даже на имеющую место практически неограниченную свободу слова. За свободу голосуют, причём, как правило, все участвующие противоборствующие стороны. Во имя свободы совершают военные перевороты и демократические революции, сменяющие друг друга раз за разом, иногда с интервалом в полгода. За свободу своих народов патриоты погибают под бомбами, сбрасываемыми для освобождения этих народов от ига тиранов. Свободу, наконец, выбирают, ну хотя бы для того только, чтобы никому и в голову не пришло, что на самом деле выбор был между родиной и колбасой. Свобода сегодня бывает на любой вкус — политическая, экономическая, личная, национальная, слова, совести, выезда, въезда, собраний, ношения оружия, а также применения его против тех, чьи представления о свободе расходятся с твоими.
Подобная неоднозначность и очевидная внутренняя противоречивость самой идеи свободы породила множество её «негативных определений». Например, «Свобода — не вседозволенность», иными словами: свобода — это когда можно только то, что кем-то дозволено. Или, может быть, только тем, кому дозволено. Другой пример: «Свобода одного кончается там, где она начинает ущемлять свободу другого». Опять же непонятно, где — и, главное, кто — будет проводить эту границу? Оно б ещё и ничего, если бы желания и возможности всех людей были абсолютно одинаковыми, но, к сожалению (или к счастью?), это не так, и в результате одним оказывается можно всё, чего они хотят, а другим — ничего, даже если каким-то образом и гарантируется полная беспристрастность в случае конфликта.
Впрочем, при всей этой неопределённости, в последнее время в мире начало побеждать (в результате упорных бомбардировок и прочих гуманитарных акций) некоторое унифицированное представление о свободе. Считается, что точнее всего оно выражено в тексте конституции Соединённых Штатов Америки. Последователей данного мнения совершенно не смущают такие, казалось бы, странные факты, как то, что в исходном тексте конституции не было ни слова о каких бы то там ни было свободах, но зато была статья, закрепляющая право граждан на рабовладение, и что принимали её люди, почитавшие индейцев за один из вредных видов местной фауны. Но, как говорится, кто старое помянет — тому глаз вон. Не будем придираться и возьмём за образец это многократно поправленное за двести с лишним лет «творчество масс».
Но даже при таком, изрядно суженном подходе, мы наблюдаем весьма широкий спектр взглядов на свободу. Да это и не удивительно, если учесть, что идея сия является центральной в мировоззрении типичного американца, а вертится он, как легко догадаться, вокруг своего собственного центра — на то ему и свобода дана, в конце-то концов. В результате часть американского народа полагает, что вокруг уже давно царит вседозволенность, с которой надо нещадно бороться, в то время другая его часть едва дышит под непреодолимым гнётом репрессивного полицейского режима.
Этих последних принято называть либертарианцами, от слова «либерти», то бишь — «свобода». Либертарианцев, бывает, путают с либералами, но это — грубейшая ошибка. Либералы — это сторонники всяческой терпимости, они не имеют никакой конкретной программы и всегда выступают против чего-то. Они абсолютно точно знают, чего они не хотят в современной им действительности и пытаются с этим злом как-то бороться. Никакой позитивной программы у либералов нет и быть не может быть по определению, именно поэтому концепция либерализма столь аморфна и изменчива во времени и пространстве. Либералы в разных странах и в разное время ратуют за совершенно разные, зачастую диаметрально противоположные вещи. Происходит это потому, что их «за» — это не более чем следствие их «против», меньшее из всех зол, предложенных им на выбор. Следующее поколение либералов вполне может не согласиться с мнением родителей и развернуться на 180 градусов, оставаясь при этом в точности такими же либералами.
Либертарианцы же — совершенно не таковы. Они наоборот — всегда точно знают, за что они. Они имеют вполне конкретное представление о свободе и всегда готовы на самые строгие репрессивные меры в отношении тех, кто на эту свободу рискнёт покуситься. Это не значит, конечно, что все либертарианцы одинаковы. Как раз напротив — разные их течения и представители друг друга на дух не переносят. Чего, кстати, в принципе не может произойти с либералами, которые всегда и везде полностью довольны своими собратьями, против чего бы те ни боролись. Главное, чтобы боролись хоть против чего-нибудь.
Вообще говоря, либертарианство — это не столь уж новое явление. Ново лишь само слово, а как явление оно существует уже очень давно. Только называлось оно иначе — анархизм. Хотя нельзя не отметить, что современное либертарианство гораздо шире пропахшего нафталином анархизма мсье Прудона. Но это и естественно, ведь всё в мире должно иметь какое-то развитие. От анархизма либертарианство пошло, но пошло очень далеко, причём в прямо противоположных и перпендикулярных направлениях. Тем не менее, исходная общая основа осталась неизменной: чуть ли не религиозная нетерпимость к насилию над личностью. Правда, под насилием разные либертарианские мыслители подразумевают очень разные вещи. Настолько разные, что их общественные идеалы часто оказываются, как и у либералов, абсолютно несовместимыми. Но в отличие от либералов идеалы их — именно идеалы, а не антиидеалы. Либертарианцы любого толка стремятся к своей цели вне зависимости от окружающих их условий, тогда как либералы — наоборот, стремятся лишь поскорее покончить с негативными особенностями современной им действительности не особо задумываясь о том, к чему же всё это в результате приведёт.
Либералы часто оказываются в союзе с той или иной разновидностью либертарианцев. Либералы вообще любят всяческие союзы, ведь союз — это вещественное выражение терпимости, являющейся, с точки зрения либералов, главной человеческой добродетелью. В идеале либералам хотелось бы заключить союз со всеми сразу, отчего они и производят впечатление этаких политических проституток, но, увы, как и любые другие случайные связи, отношения либералов с их партнёрами никогда не бывают долговечными — их используют, а затем выбрасывают за ненадобностью и забывают. Либералы же после разрыва, бывает, переживают очень долго и болезненно, кляня своих бывших союзников в неверности. До тех пор, пока либо не найдут себе новую пару, либо не будут полностью раздавлены бывшими партнёрами или кем-нибудь ещё.
Противостоят либертарианцам и либералам, как легко догадаться, консерваторы, т.е. те, кто полагает, что всё кругом и так обстоит неплохо, а от добра добра не ищут. Максимум, за что могут ратовать консерваторы в плане социальных изменений — это вернуться чуть-чуть назад, к состоянию, когда мир ещё не был испорчен последними либеральными реформами. Но вернуться именно чуть-чуть, поскольку более серьёзный откат для них в любом случае неоправданно радикален и противоречит самим принципам консерватизма. Это делает консерваторов прямым антиподом либералов, но одновременно и роднит их: как и у либералов, у консерваторов нет и не может быть никакой конкретной программы. Если опуститься до механистических аналогий, то консерваторы — это тормоза, а либералы — смазка для колёс Истори, которая перемалывает и тех, и других, несясь по колее, проложенной более целеустремлёнными общественными силами.
Но, конечно, консерваторы — не единственные противники «всего нового и прогрессивного», олицетворяемого либертарианцами и либералами. Во врагах, прежде всего, могут оказаться и сами же либертарианцы, но из конкурирующей ветви. Кроме того, у либертарианцев, точно так же, как и у либералов, есть и свой точный антипод, который, правда, не имеет пока общепринятого собирательного названия. Назовём их солидаристами, поскольку они являются сторонниками т.н. солидарного общества, т.е. такого общества, где каждый знает своё место и доволен им. Личная свобода (в каком бы то ни было смысле) в таком обществе вообще не предусмотрена, а идеалом человеческой организации представляется армейская казарма. Солидаристы вполне могут вступать в союз с консерваторами против либералов, который, в отличие от либерально-либертарианского союза может быть и весьма продолжительным, поскольку консерваторы просто постоянно подстраиваются под солидаристов, выступая, в отличие от либералов, не в роли взбалмошной любовницы, а скорее в роли забитой жены, которая несмотря ни на что остаётся верна мужу, поскольку какой-никакой, а мужчина в доме, за ним — как за каменной стеной, да и вообще — орёл.
Солидаристы, как и либертарианцы, часто враждуют со своими же, но эта вражда имеет совершенно иные причины. Если разногласия либертарианцев практически всегда носят идеологический характер, то солидаристам в области идеологии делить нечего. Зато у них есть свой, гораздо более материальный объект дележа — власть. Кто-то ведь должен быть наверху, и этот кто-то должен быть один, в то время как претендентов обычно оказывается сразу несколько. Как ни странно это выглядит, но солидаристы и либертарианцы вполне способны вступать во временные тактические союзы против враждебных группировок себе подобных. Но надо отметить, что союзы эти всегда бывают крайне недолговечными и автоматически распадаются после победы над общим врагом, а чаще всего — ещё задолго до неё.
Здесь необходимо сделать одно важное замечание, а точнее — предостеречь от ещё одной расхожей ошибки. Солидаристов иногда путают с тоталитаристами, что совершенно не верно. Под тоталитарным обычно понимают общество с единой идеологией и солидарное общество действительно таково. Но идеал любой разновидности либертарианцев ничуть не менее тоталитарен, разве что его идеология обычно гораздо более изысканна. На самом деле, он обычно даже более тоталитарен, поскольку для солидарного общества важна не столько идеология, т.е. сознательное подчинение своей жизни предписанной общей идее, сколько простая покорность нижестоящих вышестоящим, чем бы она ни была вызвана.
К наиболее ярким примерам солидарных обществ можно отнести абсолютные монархии и различные фашистские режимы.
Но мы несколько отвлеклись от нашей основной темы — либертарианства. В настоящее время можно выделить по крайней мере три важные ветви претендентов на роль освободителей человечества (это не считая главного ствола — «чистого» анархизма, который с каждым годом чахнет всё сильнее и уже вряд ли когда заплодоносит), но лишь одна из них находится, если можно так выразиться, в «стадии активного роста». Все они находятся в состоянии крайней враждебности по отшению друг к другу. Эти ветви — свободный капитализм, антииндустриализм и коммунизм.
Начнём c последней, а по времени — первой ветви. Строго говоря, идея коммунизма возникла задолго до официального появления на свет самого слова «либертарианство» и многие из считающих себя правоверными либертарианцами будут с яростью отрицать своё пусть и отдалённое, но родство с коммунистами. Факт, однако, остаётся фактом: основная и, по существу, единственная задача коммунизма — это освобождение человека от оков экономической несвободы, порождаемой частной собственностью на средства производства. Человек при коммунизме действительно свободен, он волен делать практически всё, что ему заблагорассудится, не будучи ни на йоту озабочен проблемами выживания себя и своей семьи. Это не означает, конечно, что человек будет избавлен от любых забот, однако проблемы выживания, если и будут заботить его, то исключительно в глобальном, общечеловеческом масштабе, вне морального конфликта «либо я — либо они».
Разумеется, всё это коммунистическое изобилие должно кем-то физически производиться, но если учесть, что по крайней мере процентов 80 общемирового производста потребляется всего несколькими процентами самых богатых жителей Земли, то становится достаточно очевидно, что обеспечение более чем приемлемого уровня жизни каждого не потребовало бы слишком уж обременительных усилий. Сознательного человека не смущают требования не вытаптывать газонов и прибирать за собой после пикника, он не рассматривает их как посягательство на его свободу и согласен выполнять их добровольно. Как выразился в «Манифесте GNU» основатель Free Softwsre Foundation Ричард Столлман: «Люди смогут свободно посвящать себя какой-либо увлекательной деятельности, например — программированию, после того, как потратят положенные десять часов в неделю на обязятельные работы вроде законодательства, укрепления семьи, починку роботов и поиски астероидов». (Интересно отметить, что сам г-н Столлман, несмотря на свои местами абсолютно коммунистические воззрения, считает себя скорее антикоммунистом. Объясняется это тем, что его представления о коммунизме всю жизнь ограничивались описанием «советской действительности» в «свободной» западной прессе, а самостоятельно изучить вопрос ему, как либералу, было недосуг.)
Безусловно, всегда будут находиться хулиганы, гадящие в скверах, но если их будет относительно немного, то и вред от них будет небольшой, да и приструнить их будет несложно. В результате, по мере повышения как сознательности общества, так и средней производительности труда потребность в государстве как инструменте подавления подобных антиобщественных элементов будет неуклонно снижаться пока оно не отомрёт за ненадобностью окончательно в полном соответствии с исходными идеями анархии.
Однако, падение Советсткого Союза более чем наглядно продемонстрировало, что коммунизм уже нельзя рассматривать в качестве одной из реальных альтернатив современного развития. Это никоим образом не означает, конечно, что коммунизм тихо скончался и больше не в состоянии возродиться. Более того, скорее всего это не так, но тем не менее достаточно очевидно, что развитие коммунизма зашло в тупик, выхода из которого в ближайшем будущем не видно. Однажды коммунизму уже удалось выбраться из подобного тупика, когда большевики осознали себя именно коммунистами и полностью порвали с либеральными меньшевиками, но с тех пор либерализация международного коммунистического движения зашла настолько далеко, что от его либертарианского ядра уже практически ничего не осталось. Коммунизм мутировал назад в либеральную социал-демократию и на какое-то время о нём можно спокойно забыть. Центр тяжести либертарианства, как уже было сказано выше, прочно переместился в США.
Одна и двух оставшихся (американских) ветвей либертарианства — антииндустриализм — также не может пока претендовать на сколько-нибудь серьёзное влияние на развитие современного общества. Исключить её из рассмотрения, однако, нельзя по той причине, что она вполне может стать одной из ведущих мировых идеологией в относительно недалёком будущем. Послужить толчком стремительного роста её популярности может какая-нибудь крупная промышленная катастрофа, особенно на фоне (и в результате) социального разложения, вызванного распространением наиболее распространённой сегодня либертарианской идеологии — свободного капитализма. Лучше всего концепция антииндустриализма изложена в работе «Индустриальное общество и его будущее», больше известной как «Манифест Унабомбера» или «Манифест FC». Её автор — Теодор Качинский, доктор философии, выпускник Гарварда, бывший преподаватель математики университета в Беркли, а в настоящее время — заключённый федеральной тюрьмы в Колорадо, отбывающий 4 пожизненных заключения плюс 30 лет сверху за серию политических убийств и покушений на убийства.
По своей философской направленности антииндустриализм Качинского является наиболее последовательным развитием идей анархии. Если совсем вкратце, то суть его заключается в том, что человеческую свободу ограничивает не столько государство, как таковое, сколько всепроникающая инфраструктура современного индустриального общества, безжалостно подчиняющая каждого человека своим целям и ритмам. В принципе, идея эта отнюдь не нова и была весьма популярна ещё у «новых левых» в шестидесятые, но в отличие от своих расхристанных предшественников, всегда выступавших исключительно с позиций либерализма, Качинский сформулировал не только что есть зло, но и вполне конкретный идеал, к которому следует стремиться. А также, пути достижения этого идеала.
Одним из ключевых моментов антииндустриализма является утверждение, что в силу совершенно объективных причин развитие технологий всегда оказывает гораздо большее влияние на процессы общественной эволюции, чем естественное стремление каждого отдельно взятого человека к свободе, в связи с чем освобождение человечества от оков индустриализма в принципе не может быть достигнуто путём постепенных демократических реформ. Только революция, возможно — с использованием тероризма для внесения хаоса во всё более и более усложняющийся механизм взаимосвязанной мировой индустриальной экономики, может достигнуть цели: привести к полному краху последней и распаду человечества на отдельные малочисленные и слабо связанные друг с другом общины, живущие по законам пионеров «дикого запада» — идеала свободы, уже однажды достигнутого на Американском континенте, но впоследствии безвозвратно утраченного.
Наконец, последняя ветвь, оказывающая в последнее время всё большее и большее влияние на развитие мировой экономики — это т.н. свободный (или, как это красиво звучит по французски, laissez faire, дословно — позволяющий) капитализм. Суть его заключается в том, что все люди должны быть абсолютно свободны в своей экономической деятельности, а государство должно выполнять только и исключительно роль арбитра, следящего чтобы никто из участников не нарушал «правил игры». Иными словами, государство не имеет права следовать каким бы то ни было соображениям общественного блага. Ни даже иметь их. Более того, утверждается, что никакого «общественного блага», как такового, в природе вообще не существует, а существуют лишь частные блага отдельных людей, о коих благах последние в меру своих сил и пекутся. И государству нет и не должно быть дела до того, как именно. До тех пор, во всяком случае, пока кто-либо не пожаловался на нарушение закона. (Именно так: кто-то пожаловался, а не чиновник решил, что пора вмешаться.) При этом законы должны закреплять свободу, а не ограничивать её, как это, например, делает один из наиболее ненавистных сторонникам свободного капитализма закон — т.н. «Акт Шермана», серьёзно ограничивающий экономическую свободу монополий.
Когда «свободные капиталисты» говорят, что государство не должно иметь никаких экономических прав, они действительно имеют в виду именно это. Государство свободного капитализма не имеет права даже взымать налоги — оно должно существовать на деньги, собранные гражданами для этих целей на абсолютно добровольной основе. По существу, всё государство сводится к его судебно-наказующей функции. Но не исправительной — повторим ещё раз: госудорство следит за соблюдений «правил игры». Точка. Определение, что есть хорошо и что есть плохо, не входит в его функции.
Понятно, что базируясь на чисто экономических посылках, вряд ли можно было всерьёз говорить о практической реализуемости подобного общества. До тех пор, пока (на, скажем так, либеральном этапе своего развития) вся идея свободного капитализма сводилась лишь к набору «не хочу» — не хочу платить налогов; не хочу, чтобы мне указывали, как мне вести дела; не хочу, чтобы мне навязывали какие-то «высшие» интересы и т.д. — до этих пор на её сторонников смотрели как на не вполне нормальных, но, в общем, безобидных чудаков. Так продолжалось до середины прошлого века, когда было разработано и озвучено идеологическое обоснование общества свободного капитализма.
Сделала это выпускница истфака ЛГУ Алиса Розенбаум, эмигрировавшая в 1926 году в США, где она стала известна под именем Айн Рэнд. (И которая, кстати, терпеть не могла слова «либертарианство», сначала из-за того, что оно «неестественно звучит», а потом ещё и из-за его прочной ассоциации с «традиционным» анархизмом, от которого новое направление тщательно открещивалось. Но время взяло своё: через 18 лет после своей смерти она была признана одним и пяти величайших либертарианцев столетия.) Именно Айн Рэнд, явив миру философию объективизма (не путать с объективным идеализмом из университетского курса диамата) превратила полуподсознательное либеральное недовольство самодурством правительства в движение за освобождение человека от насилия над его природой и построение идеального общества. Но объективизм — слишком обширная тема, чтобы обсуждать его здесь. Мы подробно рассмотрим его в следующей статье, «Идеальное общество или Да здавствует эгоизм!».