Утро
Голова трещала. А чего еще было ожидать наутро после пьянки? Впрочем, какое к черту утро — часы на стене показывали уже почти полдвенадцатого. Сергей нехотя вылез из постели и, спотыкаясь о мебель, побрел к висевшей у окна аптечке. Подумалось: наверное, сейчас по всей Комсомольской так — тихо, как в гробу. Пожалуй, такая вот тишина — именно то, чего ему не хватало все эти последние три месяца сплошного аврала: вынь да положь им сдачу станции к восьмидесятипятилетию, как будто от даты что-то изменится. Все равно потом еще столько же — как минимум! — придется устранять все недоделки.
В комнате было темно, только из окна лился слабый серебристый свет. Сергей выглянул. На светло-серой пыли отчетливо чернела, протянувшаяся от входа чуть не на сто метров, красная ковровая дорожка. Зрелище было абсолютно сюрреалистическое. Вчера, в ярком свете прожекторов и при шумной толпе встречающих все это выглядело как-то не так по-дурацки. Интересно, какой же конкретно идиот догадался притащить сюда ковер? И куда его денут потом?
Сдачу вообще отметили с большой помпой, да иначе, наверное, и быть не могло. Ходили даже слухи, что прилетит сам Романов, но потом он вроде сказал, что годы его уже не те, на «Рассветах» кататься, да и в Москве дел полно. В результате «уровень представительства» решили спустить на пару рангов ниже, так что, в конце концов, резать ленточку приехал первый зам секретаря ЦК по космосу в сопровождении дюжины представителей всего-чего-угодно, от родного министерства до ленинской пионерии в лице победителя всесоюзного конкурса «Что ты знаешь о Комсомольской». Плюс к ним — пара десятков забугорных гостей из числа тамошней журналистской братии и прочих «прогрессивных деятелей». В общем, часам к семи с официальной частью покончили, наша самодеятельность спела «На пыльных тропинках...», какая-то певичка из «прогрессивных» — «Подмосковные вечера» с ужасным французским акцентом, вышибив этим, как и следовало ожидать, дежурную слезу у товарищей в президиуме, после чего сухой закон на станции был официально отменен, и в потолок конференц-зала ударила пробка первой на Луне бутылки шампанского...
Таблетка подействовала почти мгновенно, а после капуччино с эклером Сергей вообще почувствовал себя прекрасно. Особенно хорошо было то, что сегодня он, наконец-то, улетал назад на Землю, в отпуск, который из-за аврала и так уже задерживался больше, чем на два месяца. Настроения не портило даже то, что Сухуми в ноябре — это далеко не то же самое, что Сухуми в сентябре. Главное, он, наконец-то, сможет вживую, а не по стереосвязи увидеться с семьей, которую не видел уже почти год. А в море поплавать, если уж на то пошло, можно и в Австралию съездить, и даже детей с собой взять на время каникул.
Отлет был назначен на 5 вечера — чтобы у высоких гостей было время пошляться по станции и окрестностям. Эти пять часов надо было как-то убить. Ходить по комнатам прощаться почему-то не хотелось, да и все равно на это уйдет от силы полчаса-час — вот за час до отлета можно и начать. Пожалуй, хорошо бы выпить еще кофе, тем более, что с утра в меню линии доставки появилось новое наименование — «с коньяком», а голова прошла, и слово «коньяк» опять начало навевать лишь самые радужные мысли.
За стеной в коридоре послышалась какая-то возня, раздались голоса, смех, а еще через несколько минут за окном вспыхнули прожектора. Комсомольская возвращалась к жизни. Или даже точнее сказать, начинала новую жизнь. А ведь действительно, то, что вчера произошло — это завершение большого этапа. Наверное, правильно, что его приурочили к годовщине Октября. Комсомольская стала чем-то вроде вещественного символа окончания периода застоя, символа возрождения страны, да и вообще коммунистической идеи, как таковой.
Подобные размышления, подкрепленные двадцатью пятью граммами «Арарата» в кофе, привели Сергея в сентиментальное расположение духа. Вспомнилось, как все начиналось, сколько было переживаний, пока из десятков тысяч добровольцев отбирали полторы сотни счастливчиков. Как Светка плакала в первый раз в Байконуре, впрочем, плакала она каждый раз... Постепенно память уносилась все дальше и дальше. Берлинский кризис, завершившийся распадом НАТО, а ведь могло кончиться и Третьей Мировой... Чрезвычайный XXVIII съезд...
Вдруг прямо в мозг ударил резкий, требовательный сигнал общей тревоги. Надо было куда-то бежать, что-то делать, но ноги почему-то перестали слушаться, а перед глазами все поплыло, тая и исчезая во мраке...
Голова трещала. А чего еще было ожидать наутро после пьянки? Звонок будильника отдавался в мозгу острой, пульсирующей болью. Ну, зачем надо было так надираться, да еще и в четверг? «Поминки», что б им пусто было... Сквозь боль смутно проступали какие-то обрывки сна, обрывки, которые почему-то было очень важно удержать в памяти. Там, во сне, грозила какая-то беда, которую надо было предотвратить сегодня, сейчас, пока еще не поздно... Но обрывки упорно не желали стыковаться друг с другом, а вместо этого расползались все дальше и дальше, ускользая между мыслями, ускользая уже навсегда.
Пора было собираться на занятия. Сергей тряхнул головой, сбрасывая остатки сна, и нехотя вылез из постели. Машинально натянул трико, оторвал листок с календаря и, сонно здороваясь со знакомыми, побрел по коридору в умывалку. На календаре было 12 ноября 1982 года. Застой кончился, набирала ход пятилетка пышных похорон.
