Николай Федотов

Опыт критики антинаучной фактологии либерализма
Часть 3 1. Диалектика факта

«Научная монография» господина Кондрашина

Теперь обратимся к литературе по вопросу и посмотрим, на какие ухищрения пошли авторы ради того, чтоб представить все так, как выгодно их классовым хозяевам. Начнем, пожалуй, с уже упомянутого главреда разобранного выше сборника документов Кондрашина В.В. и его «монографии» под заголовком «Голод 1932-1933 годов: трагедия российской деревни». Автор - один из наиболее известных «признанных экспертов» по данной проблеме. Данная книга, как правило, включена в вузовские программы по истории.

Кропотливый разбор данного «научного труда» не входит в рамки данной работы. Приведу лишь примеры того, как автор игнорирует научный подход и чем его заменяет. А таких примеров уйма. Вообще, забавно наблюдать, как «маститые ученые», разбирающиеся в марксизме, как свиньи в апельсинах, пытаются рассуждать о политике советской власти, которая, в свою очередь, являлась ничем иным как применением на практике положений общественной науки. Вот, к примеру, автор пишет:

«Антикрестьянский характер начавшейся "революции сверху" сразу же стал очевиден для подавляющей массы крестьянства. Поэтому первая половина 1930 г. ознаменовалась повсеместными антиколхозными выступлениями в районах сплошной коллективизации. В закрытом письме ЦК ВКП(б) от 2 апреля 1930 г. "О задачах колхозного движения в связи с борьбой с искривлениями партийной линии" ситуация оценивалась следующим образом: "Поступившие в феврале месяце в Центральный Комитет сведения о массовых выступлениях крестьян в ЦЧО, на Украине, в Казахстане, Сибири, Московской области вскрыли положение, которое нельзя назвать иначе, как угрожающим. Если бы не были тогда немедленно приняты меры против искривлений партлинии, мы имели бы теперь широкую волну повстанческих крестьянских выступлений, добрая половина наших "низовых" работников была бы перебита крестьянами, был бы сорван сев, было бы подорвано колхозное строительство и было бы поставлено под угрозу наше внутреннее и внешнее положение». По сути, речь шла уже не об угрозе, а о начале крестьянской войны против насильственной коллективизации, коммунистической партии и Советской власти»2.

Ложь практически в каждом предложении. Г-н Кондрашин учился в школе и вузе еще в советские времена, так что о том, что крестьянство состояло из бедноты, середняков и кулаков, должен был хотя бы слышать. И, в общем-то, неплохо было бы сначала опровергнуть классовую неоднородность крестьянства, к примеру, доказать, что кулачество вовсе не занималось финансовой эксплуатацией своих «братьев по классу» бедняков, а, наоборот, бескорыстно выручало в трудную минуту. Он же сам подбирал в сборник документы, в которых сообщалось о кулацком терроре против колхозников. На пустом месте что ль этот террор возник?

Дальше еще смешнее. Автор говорит о повсеместных антиколхозных выступлениях как о факте, при этом ссылается на документ, в котором о «широкой волне повстанческих крестьянских выступлений» говорится в сослагательном наклонении. А именно, что они имели бы место, если б ранее не были приняты меры. Однако меры БЫЛИ приняты, поэтому ни о каких «повсеместных антиколхозных выступлениях», ни, тем более, «о начале крестьянской войны» речь и не шла. В постановлении ЦК приводятся примеры многочисленных нарушений при проведении коллективизации и говорится о недопущении подобных перегибов. Если г-н Кондрашин данное постановление читал внимательно, то почему он извратил его смысл?

А вот очередной пассаж:

«Уже первый год коллективизации ясно показал те цели, ради которых она осуществлялась. В 1930 г. государственные заготовки зерна, по сравнению с 1928 г. выросли в два раза. Из деревень в счет хлебозаготовок было вывезено рекордное за все годы Советской власти количество зерна (221,4 млн ц). В основных зерновых районах заготовки составили в среднем 35-40 %. В 1928 г. они колебались в пределах 20-25 %, а в целом по стране равнялись 28,7 % собранного урожая. Так, например, в 1930 г. в Северо-Кавказском крае валовой сбор зерна вырос до 60,1 млн ц, по сравнению с 49,3 млн ц в 1928 г. В то же время в счет хлебозаготовок было изъято 22,9 млн ц, по сравнению с 10,7 млн ц в 1928 году, то есть на 107 % больше. Причем Северный Кавказ выполнил не только первоначальный план, но и дополнительный, сдав в счет хлебозаготовок часть посевного материала, фуражного и продовольственного зерна. В результате некоторые районы Северо-Кавказского края весной 1931 г. испытывали серьезные продовольственные трудности, и в них пришлось завозить семена для засева колхозных полей. Таким образом, главной целью насаждения колхозного строя был товарный хлеб».

Цели коллективизации советской властью не раз озвучивались. Невозможно построить коммунизм при господстве в громадной сельскохозяйственной отрасли частно-капиталистического уклада. Организация производства на научной основе предполагает обобществление всех производительных сил. Поэтому, если говорить о целях, то целью коллективизации являлся перевод сельского хозяйства на плановые рельсы ради удовлетворения общественных потребностей. Одной из таких основных потребностей являлась форсированная индустриализация. А для нее была нужна, в том числе, и валюта, которую доставали, в том числе, и за счет экспорта зерна. Кондрашин перепутал цели и задачи. Вот одной из задач коллективизации, действительно, было увеличение массы товарного хлеба и концентрация его в руках государства, а не кулаков.

Завирается наш автор на каждом шагу. К примеру, безапелляционно заявляет:

«Причем высокая товарность колхозного хлеба была обеспечена не за счет преимуществ новой организации сельскохозяйственного производства, а в результате благоприятного стечения обстоятельств. 1930 год оказался чрезвычайно благоприятным для сельского хозяйства в погодном отношении. Такой мягкой весны и лета давно не переживали основные зерновые районы СССР [58]. Именно погодный фактор стал решающим в получении в 1930 г. повышенного ("рекордного") урожая в основных зернопроизводящих районах страны (по официальным данным - 835,4 млн ц, в действительности же - не более 772 млн ц)».

С чего это вообще господин Кондрашин взял, что новая организация сельского хозяйства здесь не при чем? Как, интересно, он это установил? Задача-то это довольно сложная, на самом деле. Напоминаю, что, согласно автору, первая половина 1930-го года «ознаменовалась массовыми антиколхозными выступлениями», то есть сев проходил в сложных условиях. Несмотря на это, урожай оказался повышенным. Влияние погодного фактора на повышение урожайности при прочих равных условиях - тема для отдельного научного исследования, которое автор, безусловно, не проводил. Он ограничился лишь тем, что поставил ссылку.

За цифрой 58 скрывается: «Засухи в СССР, их происхождение, повторяемость и влияние на урожай. Л. 1958; Кабанов П. Г. Кастров В. Г. Засухи в Поволжье // Научные труды НИИ сельского хозяйства Юго-Востока, 1972. Вып. 31» и «Козельцева В. Ф. Педъ А. А. Данные об атмосферной засушливости по станциям западной части территории СССР (май-август 1900-1979 гг.). М. 1985».

То есть из того, что не было засухи, автор сделал вывод о «чрезвычайно благоприятном годе», причем благоприятным настолько, что в сложных условиях удалось собрать повышенный урожай. А колхозный строй, якобы, не при чем.

Дальше еще интереснее.

«Между тем Сталин исходя из сравнительно неплохого урожая 1930 г. даже не дожидаясь, когда зерно будет убрано в амбары, в докладе на XVI съезде партии заявил об огромных преимуществах колхозного строя, благодаря которому успешно разрешается зерновая проблема».

Ну, во-первых, Сталин и не мог дожидаться, когда зерно будет убрано в амбары, поскольку отчитывался перед съездом 27 июля. Во-вторых, Сталин в своем докладе озвучил цифры, которые господину Кондрашину неплохо было бы опровергнуть:

«Что касается валовой продукции зерновых и товарной их части, то мы имеем следующую картину. В 1927 году мы имели от колхозов 4,9 миллиона центнеров, из них товарных 2 миллиона центнеров; в 1928 году - 8,4 миллиона центнеров, из них товарных 3,6 миллиона центнеров; в 1929 году - 29,1 миллиона центнеров, из них товарных 12,7 миллиона центнеров; в 1930 году мы будем иметь, по всем данным, 256 миллионов центнеров (1550 млн. пудов), из них товарных не менее 82 миллионов центнеров (более 500 млн. пудов)»3.

То есть Сталин на основе имеющихся данных делает вывод о преимуществе колхозного строя. Основания для такого вывода были. А вот у господина Кондрашина нет оснований утверждать обратное, будто бы, «колхозный строй не при чем, это всё хорошая погода». Пусть доказывает либо что Сталин наврал, либо что наврали Сталину, предоставив неверные данные. Но автора заносит в другую сторону, он продолжает с апломбом обличать советскую власть:

«Руководствуясь данной оценкой, директивные органы увеличили государственные планы хлебозаготовок на 1930 и 1931 гг. более чем в два раза по сравнению с 1928 г. Выполнение их означало искусственное завышение товарности колхозов и совхозов, подрывало основы зернового хозяйства страны и материального благосостояния производителей. Мало того, широкое распространение в этот период получили дополнительные ("встречные") планы, предъявляемые хлеборобам после выполнения основных. В таких условиях вполне естественным становилось противодействие крестьян хлебозаготовительным органам, утаивание от них части выращенного урожая, его расхищение. Поэтому "рост товарности зернового производства" обеспечивался с помощью принуждения и насилия, применявшихся в отношении колхозов и единоличных хозяйств, не выполнявших планы хлебозаготовок».

Еще Ленин говорил о том, что обречён на поражение тот, кто берется за рассмотрение частных вопросов, не решив общих. Так вот наш автор как раз из таких. Он не понимает, что такое колхозное хозяйство в принципе. А ведь, на самом деле, организация колхозов (а не сразу совхозов) - это определенная уступка мелкобуржуазной крестьянской среде. Не зря кооперативно-колхозная собственность стояла особняком от общенародной, между этими двумя формами собственности имелись противоречия. Колхоз - это не общенародная собственность, а собственность определенного коллектива, хотя он и обязан выполнять хлебозаготовительные планы. Но все, что произведено - собственность колхоза, хоть он и обязан выполнять план и продавать часть зерна государству по твердым ценам. То есть колхозники заинтересованы в том, чтоб как можно большая часть произведенного продукта оставалась в распоряжении колхоза. Идеальная ситуация для колхоза - это когда он получает государственное финансирование, трактора и другие средства механизации, при этом сдает он по плану как можно меньше, а в его распоряжении продукта остается как можно больше. Поэтому для колхоза всегда есть смысл прибедняться, то есть занижать показатели по урожайности, запасам и т.п.

Буржуазные шоры не позволяют господину Кондрашину посмотреть на ситуацию объективно. Рыночная логика, безусловно, такова, что каждый производитель должен заботиться лишь о своих интересах, иначе его неминуемо «кинут». Но в условиях общенародной собственности колхозу противостоит не капиталист, а всё общество. Колхозник хочет жить лучше, прежде всего, сам. И, по большому счету, на рабочего ему плевать. Но рабочий собирает трактора, без которых невозможно увеличение производительности труда в сельском хозяйстве. Колхоз хочет и трактор получить, и зерна побольше у себя оставить. Советская власть заботилась об интересах всего общества, понимая общую картину во всём народном хозяйстве, поэтому ей и приходилось нажимать на колхозы, когда те заботились исключительно о себе.

То, что колхозники утаивали и расхищали урожай - это не следствие, а причина нажима на них со стороны советских органов. Есть в буржуазном праве такое понятие как «мотив». Так вот мотива оставить колхозы без зерна, тем самым обрекая крестьян на голод и, как следствие, обрекая на голод и рабочих, у советской власти быть не могло. Такой мотив мог быть у вредителей, прокравшихся в местные советские органы. Ну и мотив оставить побольше зерна у себя был и у крестьян. Господин Кондрашин думает только о «непосредственных производителях», но не понимает, что зерно нужно и чтоб рабочих кормить, и чтоб на валюту обменивать.

А вот руководство партии, в отличие от него, видело ситуацию во всех противоречиях. Есть потребности в определенном объеме товарного зерна. С этой целью проводятся определенные мероприятия - коллективизация, расширение посевных площадей, оснащение колхозов техникой. Эти меры приводят к увеличению объемов произведенного зерна. Но «непосредственные производители» начинают заниматься искажением данных, чтоб перераспределить урожай в свою пользу. Кое-где обман вскрывается, местные советские органы начинают давить, подчас перегибая палку. Заботясь, прежде всего, о себе, многие колхозы сами себя поставили в сложную ситуацию. Добавляем сюда противодействие кулацкого элемента, просочившегося в колхозы, саботаж, прямое вредительство и получаем комплекс причин, которые и привели к беде.

Вот в этом направлении нужно было работать господину Кондрашину, чтобы докопаться до истины в вопросе о причинах последующего голода. Вместо этого он приводит документы из своего же сборника, в которых с мест сообщается о продовольственных затруднениях. Причем жалобы эти идут от крестьян, которым есть самый прямой смысл сгущать краски и прибедняться. Сообщений же о проверке всех этих сведений автор почему-то не приводит. Как мы помним, таких документов нет и в сборнике.

Теперь обратимся к основному вопросу - голоду 1932-1933 годов. Напомню, версия буржуазии выглядит следующим образом: в 1932 году советская власть в условиях хорошего урожая завысила хлебозаготовительный план, что привело к тому, что зерна было изъято сверх меры, колхозы остались без зерна, колхозники начали вымирать с голода. Посмотрим, какие «аргументы» господин Кондрашин приводит, чтоб данную версию «доказать».

Вообще, читать труды любых буржуазных историков нужно чётко представляя их классовую позицию. Вот если отдавать себе отчет, что тот же Кондрашин защищает интересы класса буржуазии (частных собственников) и делать на это поправку, то очень многое встает на свои места. Вот, допустим, он пишет:

«Средством защиты своих интересов стало неорганизованное отходничество, убой и продажа скота, отказ единоличников от засева полей под новый урожай. Особенно активными эти выступления стали с осени 1931 г. когда в полной мере проявились негативные последствия хлебозаготовок и коллективизации в целом. Именно с этого времени в деревне резко усиливается недовольство крестьян своим материальным положением»4.

Это называется «со свиным рылом в калашный ряд». Автор со своим зашоренным буржуазным мышлением, которое не может представить экономику иначе, как борьбу различных групп за свои интересы, лезет критиковать советскую власть, которая строила коммунизм.

«Свои интересы» существуют там, где существуют антагонистические классы. Вот в капиталистических условиях у частного собственника «свой интерес» заключается в том, чтобы выжать из наемного работника как можно большую прибавочную стоимость. И, наоборот, у наемного работника «свой интерес» заключается в том, чтоб израсходовать свою рабочую силу как можно меньше. Или, если взять сельское хозяйство, то у частного производителя (крестьянина), который везет зерно на рынок, есть «свой интерес» - продать его как можно дороже. А у скупщика «свой интерес» заключается в обратном - облапошить крестьянина и купить как можно дешевле.

Но в СССР-то другая картина. Промышленность, без которой сельское хозяйство не может функционировать и, тем более, не может обеспечивать расширенное производство, - в общественной собственности. То есть, объективно, работает в интересах тех же колхозников. У рабочих никакого «своего интереса» нет, они не могут сказать, что не будут продавать трактора со своего завода, поскольку им самим мало тракторов оставляют для продажи на рынке. Нет, они работают за зарплату и весь производимый ими продукт является общественной собственностью. Они колхозникам никак не противопоставлены, их взаимоотношение не является рыночным.

Однако Кондрашин считает абсолютно нормальной ситуацию, когда рабочие собирают трактора, которые обрабатывают колхозные поля, понижая стоимость зерна и делая возможным увеличение производства, с тем, чтобы у общества в распоряжении было больше продуктов, чтобы, в конце концов, облегчить труд тех же колхозников. В то же время колхозники заботятся лишь о своих интересах и на вполне нормальное стремление советского государства получить в распоряжение всё произведенное зерно, дабы иметь возможность регулировать общественное потребление, отвечают саботажем и прямым вредительством.

Для рыночного мозга Кондрашина такая ситуация вполне нормальна, но на деле это означает лишь эксплуатацию рабочих колхозниками. Ведь рабочий не пытается надуть колхозы, у него и инструментов для этого никаких нет. А колхоз, как предприятие, находящееся в собственности коллектива, может саботировать и посевную, и хлебоуборочную кампанию, ссылаясь «природные условия», а потом прижимать зерно, ссылаясь на то, что «забирают последнее». При этом колхоз, естественно, всё так же хочет, чтоб рабочий для него делал инструменты и поставлял трактора. И автор как раз приводит примеры, что такой саботаж со стороны колхозов имел место. Именно это и называлось кулацкой политикой, хотя само кулачество уже было разгромлено.

Или вот еще пример кондрашинской «логики»:

«Судя по документам, изъятия зерна "под гребенку" зимой 1931-1932 гг. вызывали протест не только у рядовых колхозников и единоличников, но и районных руководителей, озабоченных за положение вверенного им в управление населения. Чтобы не допустить голода, они пытались оставить часть зерна на внутреннее потребление, санкционируя его раздачу колхозникам в счет заработанных ими трудодней».

Надо напомнить автору, что в 1931 году была засуха, то есть с хлебозаготовками и так были проблемы. В таких условиях, припрятав зерно, действительно, можно было не допустить голода в своем отдельно взятом колхозе. А как быть с другими колхозами, сильнее пострадавшими от засухи? Как быть с рабочими в городах? Забота только о себе и наплевательство на остальных - это норма для капиталистического общества, но в обществе, строящем коммунизм, - это абсолютно недопустимое явление. Изъятие хлеба под ноль - это чрезвычайная мера в чрезвычайных условиях, и принимать ее приходилось лишь потому, что массовые фальсификации данных о заготовленном зерне в колхозах были нормой. Как понять, сколько есть, пока всё не выгребешь?

Выводы господина Кондрашина выглядят абсолютно абсурдно:

«Таким образом, в результате хлебозаготовок 1931 г. пострадали и районы, пораженные засухой (Поволжье), и районы, где погода была нормальной (Северо-Кавказский край). Хлеб вывезли, не считаясь с положением колхозов и колхозников и невзирая на погоду»5.

Ну, вообще-то это логично, что если в одном из основных зерновых районов засуха, а в другом хороший урожай, то в условиях планового хозяйства за счет этого хорошего урожая придется кормить тех, чье хозяйство поразила засуха. Причем их придется не только кормить, а еще и посевным зерном обеспечивать. Более того, этому району с хорошим урожаем придется еще и города кормить, поскольку засушливый район план хлебозаготовок не выполнил. Вполне логично в таких условиях, что положение этого района даже в условиях хорошего урожая будет плачевным. Но ведь в противном случае голод в засушливых районах примет еще более серьезный характер.

Другое дело, что сложно эту простую мысль донести до вчерашнего крестьянина с мелкособственнической психологией. Он никак не мог осмыслить общественный характер производимого им продукта, потому и казалось ему, что, когда забирают произведенный им хлеб, то задевают его интересы как производителя. Кондрашин просто по своему мировоззрению точно такой же кулак, мещанин, радеющий только о «своём», потому и рассуждает соответствующим образом…

А вот в каком духе рассуждает автор о посевной кампании 1932 года:

«Зерно для организации посевной изыскивалось не только из государственных резервов, но за счет его внутреннего перераспределения. В частности, для Нижней Волги его следовало получить с Дона. Об этом прямо указывалось в шифрограмме секретаря Нижневолжского крайкома В. В. Птухи из Москвы в Саратов 7 марта 1932 г.: "Необходимо немедленно мобилизовать машины тракторцентра и организовать вывоз пшеницы с Дона, командировав специальных уполномоченных". Подобная мера не способствовала улучшению положения в донских районах, поскольку они лишались 2 млн 350 тыс. пудов хлеба, который мог бы уйти на продовольственные нужды населения»6.

То есть господин Кондрашин, предлагает решать продовольственную проблему путём поедания семенного зерна. Интересно, какой голод и в каких масштабах бы разразился в Нижнем Поволжье, если б с Дона не поступило зерно для посевной кампании? Зато, конечно, на Дону первое время голода бы не было. Но только первое время. А дальше советской власти пришлось бы размазывать еще более скудные запасы по всей стране, и потери от голода было бы еще больше.

А вот еще одно важное обстоятельство:

«Выделенные ссуды не покрывали потребностей весенней посевной. Например, в Нижне-Волжском крае дефицит семян оставался в пределах 75 %, в Средне-Волжском крае - 79 %. Оставшуюся часть зерна изыскивали на местах»7.

Это означает лишь то, что положение с семенными запасами из-за засухи в 1931 году сложилось тяжелое. Если вдуматься, то дефицит в 75% означает, что только 25% необходимого посевного зерна имелось в наличии.

В связи с этим, советская власть предприняла ряд чрезвычайных мер по изъятию необходимого для посева зерна в колхозах, в том числе, за счет продовольственных запасов. Кондрашин пишет:

«Кампания по засыпке семян под урожай 1932 г. значительно ухудшила положение сельского населения, так как в ходе ее проведения было изъято значительное количество зерна, предназначенного на пропитание крестьянских семей и прокорм скота. Весной 1932 г. на поля вышли ослабленные недоеданием колхозники. Продовольственная ссуда, выдаваемая колхозам за выполнение плана посевных работ, не могла досыта накормить работавших в поле. Это не могло не отразиться на качестве полевых работ»8.

Естественно, что ухудшила. Но какая альтернатива могла быть? Сеять-то что-то надо, а дефицит посевного зерна огромен. Тут либо ослабленные недоеданием колхозники посеяли бы то, что дало в будущем урожай. Либо сытым колхозникам просто нечего бы было сеять. А значит, вымирать от голода они все равно бы стали, причем не только они, но и рабочие в городах. Однако, несмотря на все усилия советской власти, как отмечает автор, весенняя посевная кампания прошла крайне неудачно.

Что касается климатического и иных природных факторов, повлиявших на урожай, Кондрашин почему-то рассматривает только засуху и доказывает, что ее не было. И, действительно, ее не было. Но на урожайность влияют еще такие факторы, как болезни. Или, к примеру, сильные дожди в период роста зерновых понижают урожайность.

«Впервые в истории России голод не был обусловлен естественными причинами. Данный фактор не играл существенной роли. В 1932 г. в зерновых районах страны не было засухи, аналогичной по своей интенсивности и границам распространения засухам ХIХ - первой половины ХХ в. приводившим к повсеместной гибели посевов»9.

Данное утверждение автора является не доказанным, поскольку из естественных причин он рассмотрел всего одну. Будь господин Кондрашин добросовестным исследователем, а не банальным лакеем буржуазии, он попытался бы понять, какие естественные причины, кроме засухи, могли повлиять на урожай, и выяснить меру влияния этих факторов. Однако, в силу метафизичности мышления, он конкретные природные условия (засуху), приводившие к голоду в предыдущие разы, экстраполирует на 1932 год и, не увидев их, делает вывод, что вообще никаких естественных причин не было и валит всё на «политический режим». Это, безусловно, некорректно.

Посмотрим, причем же здесь советская власть.

«Самым очевидным фактором снижения валового сбора зерновых стало сокращение засеянных площадей в 1932 г. Оценки незасеянной площади в 1932 г. по отношению к 1931 г. колебались от 14 до 25 %»10.

Напомню господину Кондрашину два обстоятельства. Во-первых, государственными сельхоз предприятиями были только совхозы, но абсолютное большинство хлебозаготовок делалось колхозами. Колхоз - коллективная собственность колхозников. Можно было обвинять советскую власть в плохой работе совхозов, но обвинять ее в плохой работе колхозов некорректно. Во-вторых, сокращение посевных площадей - естественное следствие плохого урожая в предыдущем году и проблем с семенами. Наш автор, помнится, предлагал семенные резервы и вовсе сожрать. Но тогда б посеяли еще меньше. Спрашивается, причем здесь советская власть?

«Другой причиной пониженного урожая стало то, что поля оказались засеяны меньшим количеством зерна на гектар, чем это предусматривалось нормой»11.

Ну, это тоже вполне логично. Правда, одно дело, если они были засеяны меньшим количеством из-за объективной нехватки семян, совсем другое, если и без того скромные резервы разбазаривались колхозами на местах. Вина советской власти и тут сомнительна, даже если в разбазаривании принимали участие советские работники на местах.

«Третьим фактором низкого урожая в 1932 г. стала долгая весенняя посевная кампания. В России, в силу ее климатических условий, весенняя посевная всегда была короткой по срокам, обычно неделю или чуть больше. В 1932 г. согласно отчету комиссии ВЦИК, на Северном Кавказе она растянулась на 30-45 дней»12.

И здесь надо разбираться, по чьей вине она затянулась. С одной стороны, нехватка семян и их перераспределение между областями, влияло на сроки. С другой стороны, могли подействовать другие факторы: климатические, нехватка тяглового скота, слабость колхозников или банальный саботаж. Во всяком случае, вина советской власти здесь тоже не очевидна.

«Четвертой причиной пониженной урожайности в 1932 г. как отметил Кэрнс и вышеупомянутая комиссия ВЦИК, было необычайно высокое засилье сорняков на полях, засеянных хлебами. Этот фактор в решающей степени способствовал уменьшению валового сбора зерна. В 1932 г. сорняки просто съедали урожай. Данный факт признавался многими специалистами, работавшими тогда на селе, и самими крестьянами»13.

Ну, тут причина, очевидно, в неудовлетворительной обработке полей колхозами. Причем здесь «политический режим»?

«Другим фактором, повлиявшим на урожайность 1932 г. было повсеместное сокращение поголовья рабочего скота, создавшее серьезнейшие трудности для проведения сезонных сельскохозяйственных работ. Из-за недостатка фуража, обусловленного последствиями хлебозаготовок, зимой 1931/32 г. произошло самое резкое сокращение поголовья рабочего и продуктивного скота с начала коллективизации: пало 6,6 млн. лошадей - четвертая часть из еще оставшегося тяглового скота, остальной скот был крайне истощен»14.

Ну, забота о тягловом скоте - дело колхозов. Понятно, что засуха и плохой урожай 1931 года сказались отрицательно на поголовье. Во всяком случае, никакой вины советской власти здесь так же не усматривается. Автор, конечно, намекает, что потеря лошадей не компенсировалась поставкой тракторов. Но ведь такое сокращение поголовья тяглового скота не было санкционировано сверху, соответственно, государство не могло к нему подготовиться и обеспечить соответствующее количество тракторов.

«Таким образом, к началу посевной 1932 года стал очевиден тот невосполнимый урон, который понесло животноводство в результате коллективизации»15.

Это еще один образец дефективной буржуазной «мысли». Действительно, поголовье скота сократилось в результате коллективизации. Только автор не дает ответа на вопрос, из-за чьих конкретно действий в ходе этой коллективизации. Но в этом-то как раз и вся суть. Не советские работники, проводившие коллективизацию на местах, уничтожали скот. Скот в ходе коллективизации хищнически забивали кулаки, не желая отдавать его в колхоз. Советская власть не принуждала их к этому. Советская власть всячески боролась за сохранение поголовья. Так что животноводство понесло невосполнимый урон не в результате коллективизации, а в результате действий конкретного класса - кулачества. Они ведь не с голоду скот забивали, а именно чтоб колхозу не досталось.

«Массовая миграция наиболее здоровых и молодых крестьян в города сначала от страха перед раскулачиванием, а затем из колхозов в поисках лучшей доли также существенно ослабила производственный потенциал деревни в 1932 г. Вследствие тяжелого продовольственного положения зимой 1931/32 г. из сельской местности началось бегство в города и на заработки наиболее активной части колхозников и единоличников, прежде всего мужчин трудоспособного возраста»16.

Ну, во-первых, такое ослабление производственного потенциала деревни укрепляло рабочий класс, снабжая его новыми кадрами. Это нормальный процесс, связанный с бурным развитием производительных сил. Крестьяне пополняют рабочий класс, рабочий класс производит больше сельскохозяйственной техники, при помощи которой повышается производительность труда в колхозах, что компенсирует отток рабочих рук. Во-вторых, бегство от раскулачивания - это какой-то абсурд. Кулаков в деревне было абсолютное меньшинство, так что они не могли обеспечить «массовый уход». Тем более что кулак за свое барахло горло перегрызёт, а тут вдруг всё сам добровольно бросает и без всего бежит в город? Глупость какая-то…

Во всяком случае, тут автору нужно было гораздо глубже исследовать вопрос, чтоб понять масштаб бегства в города и меру влияния этого фактора на хлебозаготовительную кампанию. Однако он этого не делает.

Перечислив все эти факторы, Кондрашин делает вывод:

«Тем не менее, по оценкам источников и свидетельствам очевидцев, в 1932 г. урожай был выращен средний по сравнению с предыдущими годами и вполне достаточный, чтобы не допустить массового голода. Но убрать его своевременно и без потерь не удалось. Только по данным годовых отчетов колхозов и совхозов потери зерна при уборке в 1932 г. достигали 50 млн т, то есть почти 30 % выращенного урожая»17.

Автору приходится заниматься очень неблагодарным делом - подгонять факты под общую концепцию. Он ведь только что перечислял факторы, повлиявшие на хлебозаготовительную кампанию 1932 года. Так, спрашивается, какая разница, какой урожай был выращен, если его целиком не удалось собрать? Ведь его нужно было именно собрать, чтоб не допустить голода, а не просто вырастить. Однако собрать весь урожай в тех условиях, несмотря на все усилия, оказалось невозможно. Правда, почему именно это оказалось невозможно, автор опять объясняет очень путано:

«Если к объективным причинам можно отнести последствия двух лет коллективизации, сказавшиеся на уровне агротехники в 1932 г. то субъективными причинами стало, во-первых, крестьянское сопротивление хлебозаготовкам и, во-вторых, сталинская политика хлебозаготовок. В полной мере это проявилось в ходе уборочных работ 1932 г. Фактор крестьянского противодействия хлебозаготовкам наложился на объективные трудности, связанные с недостатком тягла, рабочих рук, последствиями некачественного ухода за посевами, и обусловил получение в ходе уборочных работ пониженного урожая»18.

Плавает наш автор даже в наиболее общих философских категориях, спутал объективное с субъективным. Если он говорит об отрицательном влиянии коллективизации на сельское хозяйство, то это как раз субъективный фактор, а к объективным факторам относятся, к примеру, климатические. Каким образом коллективизация негативно сказалась «на уровне агротехники» - абсолютно непонятно. Что он имеет в виду? Дескать, усиленная механизация сельского хозяйства негативно сказалась? Все остальные перечисленные факторы - тоже субъективные. Сопротивление хлебозаготовкам, плохой уход за тягловым скотом, некачественный уход за посевами - это все вина вполне конкретных колхозов, а не советской власти.

Нагло врёт Кондрашин, пытаясь обусловить голод коллективизацией:

«Связь между коллективизацией, пониженной урожайностью зерновых хлебов и голодом 1933 г. самая тесная. Именно в основных районах сплошной коллективизации, являвшихся главными житницами страны, в полной мере сказались ее негативные последствия. Главными из них, с точки зрения сельскохозяйственного производства, были два. Во-первых, это крестьянское неприятие колхозов, их активное сопротивление политике коллективизации и хлебозаготовок. Во-вторых, это разрушение основных производительных сил аграрного сектора экономики: подрыв животноводческой отрасли, массовая гибель рабочего и продуктивного скота, сокращение трудовых резервов села вследствие миграции и раскулачивания. Вторая причина была неразрывно связана с первой, но обе вытекали из сталинской насильственной коллективизации».

Во-первых, ни о каком «крестьянском» сопротивлении колхозам речь никогда не шла. Коллективизации сопротивлялось кулачество, именно кулачество было организатором террора, саботажа и вредительства. Сам же Кондрашин редактировал упоминавшийся выше сборник документов и включал туда документы о руководящей роли кулаков. Безусловно, им иногда удавалось повести за собой часть середняков и даже бедняков, но от этого суть не менялась. Эксплуататоры вообще во все времена использовали массы эксплуатируемых для борьбы за свои интересы. Кроме того, Кондрашин, выпячивая протестные настроения, затушевывает классовую борьбу в деревне и широкое участие бедняцко-середняцких масс в борьбе за колхозы (об этом речь пойдет в следующей части данной работы).

Во-вторых, а кто, собственно, подрывал животноводческую отрасль? Да всё те же кулаки. Советская власть не принуждала их к этому, а, наоборот, боролась с хищническим забоем. Что же касается сокращения трудовых резервов, то количество высланных по отношению к общей массе трудоспособного крестьянского населения было ничтожно мало, потеря этих рабочих рук, тем более, с учетом роста механизации сельского хозяйства, негативно повлиять на урожайность никак не могла.

Так что, переводя с кондрашинского языка на научный, коллективизация сопровождалась ростом классовой борьбы в деревне. В ходе этой борьбы класс сельских эксплуататоров (кулаков) всячески препятствовал колхозному строительству самыми разными методами - от прямого террора, до антиколхозной пропаганды и даже проникновения в колхозное руководство, дезорганизации работы колхозов изнутри, в частности, в форме нарушения правил агротехники. И вот этот субъективный фактор как раз и был одной из основных причин голода 1932-33 годов.

Кондрашин в упор не видит антагонистических классов в деревне и жесточайшей борьбы между ними. Он отказывается признавать, что за негативными явлениями, проводниками которых могли быть простые колхозники, стояли интересы кулачества. Проще говоря, даже если конкретный кулак не давал колхознику указаний саботировать работу в поле, даже если вообще все кулаки были давно высланы за Урал, такой саботаж все равно был в интересах именно кулачества и, шире, класса буржуазии. Именно в интересах буржуазии было превращение колхозов в своего рода капиталистические предприятия и провал перевода сельского хозяйства на социалистические рельсы.

Объективно, коллективизация освободила бедняцко-середняцкие массы от кулацкой эксплуатации. Объективно, только через обобществление сельского хозяйства лежал путь к качественному улучшению положения сельскохозяйственных трудящихся. Объективно, без коллективизированного сельского хозяйства была невозможна индустриализация. Но без индустриализации была невозможна механизация сельского хозяйства и увеличение производительности труда.

Другое дело, что сущность происходящего с большим трудом осознавалась колхозниками. У большевиков, к сожалению, не было достаточного количества грамотных пропагандистов. Психология крестьянина формировалась столетиями как психология мелкого собственника. Условием его существования был произведенный на своей земле продукт, часть которого отчуждалась в пользу эксплуататоров. Однако остальное являлось его собственностью, причем излишками он мог распоряжаться вполне по-рыночному. Соответственно, мечта крестьянина - максимальное количество произведенного продукта в личной собственности. Больше произведет - больше излишки, которые можно продать сразу или позже, дождавшись повышения цены. Все это как раз создавало очень благоприятные условия для кулацкой пропаганды, представлявшей колхозы как инструмент эксплуатации крестьянина. Дескать, крестьянин производит, причем при помощи современной техники и передовой организации, производит больше, чем раньше, но «коммунисты все забирают», а, следовательно, в колхозах надо работать спустя рукава.

Но ведь на самом деле, производимый колхозниками продукт поступал в распоряжение не эксплуататоров, а всего общества. Но многие колхозники не видели ничего, дальше своего носа. Они осознавали лишь то, что у них «отбирают» произведенное ими же зерно. А раз так, то надо просто меньше и хуже работать. Вот к 1932 году это количество вредительства, саботажа и халтуры перешло в качество, то есть в острейший кризис хлебозаготовок и банальную нехватку продовольствия на зиму. И виновата здесь отнюдь не коллективизация. Не будет преувеличением сказать, что к голоду привела кулацкая линия в колхозном движении. Лишь несколько сотен тысяч жертв смогли убедить крестьянство в губительности этой линии, и больше голод уже не повторялся.

Однако перейдем к следующему вопросу - оценке потерь от голода.

Еще в первой части работы Кондрашин пишет о методике подсчета и инструментах, которые использовал. Прежде всего, это документы ЗАГСов. Однако автор отказывается от сплошного исследования всех материалов, а предлагает работать с выборкой:

«Теоретически идеальным было бы полное исследование всех архивов ЗАГС, расположенных в сельских районах Нижней и Средней Волги. Однако такой возможностью мы не располагали. Кроме того, в этом не было необходимости с научной точки зрения. В исторической науке уже был апробирован выборочный метод исследования архивных материалов, который позволяет достаточно глубоко изучить ту или иную научную проблему»19.

Скажем так, в буржуазной исторической науке уже давно апробирован выборочный метод исследования архивных материалов в целях фальсификации истории. Ведь что такое «выборочный метод»? Да банальный индуктивизм, то есть попытка сделать общие выводы на основе частных данных. Как инструмент познания он вполне имеет право на существование, но только при том условии, что применяющий его исследователь обогатил свою голову диалектикой. Только в таком случае из частного можно сделать верные выводы об общем. Разрешающий потенциал индуктивного метода очень ограничен, а вот потенциал как инструмента для разного рода фальсификаций - огромен. Ведь при помощи разной «выборки» можно «доказать» прямо противоположное.

«Поэтому в нашем случае необходимо было прежде всего определить репрезентативность архивных фондов ЗАГС для исследования, то есть выбрать их оптимальное число. Для этого было решено на примере одной из областей Поволжья, пережившей в 1932-1933 гг. голод, выяснить, в какой степени во время голода демографическая ситуация различалась в отдельных сельских районах этой области. Это давало возможность определить примерное число районов области, исследование которых будет достаточным для получения общей картины характера изменений демографической ситуации во время голода на ее территории. Такой эксперимент был проведен в Саратовской области, где в 25 районах из 38 существующих были изучены районные отделы архивов ЗАГС. Эксперимент показал, что уровень смертности и рождаемости в сельских районах, входивших в начале 1930-х гг. в состав Нижне-Волжского края и Республики немцев Поволжья, существенно различался не в единичных районах области, а в отдельных ее частях. И мера этих различий могла быть установлена не анализом всей группы районов, составлявших эти части, а анализом нескольких районов или даже одного».

Попробуем разобраться в этой казуистике. Сущность «метода» господина Кондрашина состоит в следующем. Взял он 25 из 38 районов Саратовской области, посмотрел там данные ЗАГСов, выяснил, что показатели смертности/рождаемости отличаются в разных частях области. Причем, условно говоря, данные из 10 районов одной части области отличаются от данных из 10 районов другой части области, к примеру, в 2 раза. Естественно, речь идет об усредненных значениях, то есть данные из одной части области представляют собой среднее арифметическое по 10 районам. Если принять общий показатель за единицу, то где-то, действительно, единица, а где-то 0,8 или 1,2 или 0,6 или 1,4. Однако, к примеру, в одном из 10 районов показатель равен среднему. И в другой группе районов такая же картина. Из чего автор делает вывод, что, собственно, по одному или нескольким таким «эталонным» районам, наиболее пораженным голодом можно сделать вывод об общих показателях вообще по региону, а не считать по всем десяти.

Что самое интересное, наш автор обнаглел настолько, что заявляет:

«Поэтому в других областях региона пришлось исходить из этого вывода, полученного на материалах Саратовской области. Кроме того, выбор района для изучения документов архива ЗАГС определялся и полученной информацией о положении в нем в 1932-1933 гг. из других источников. Например, если становилось известно из архивных материалов, что какой-то конкретный район особенно пострадал от хлебозаготовок и коллективизации, там в первую очередь исследовался местный архив ЗАГС».

Это что получается? Исследовали одну область на две трети (25 из 38 районов), получили усредненные данные, как соотносятся показатели в более пострадавших и менее пострадавших районах. А потом взяли и тот же метод применили ко всем областям. То есть, если, к примеру, в Саратовской области в наиболее пострадавших районах соотношение смертности/рождаемости 3:1, а в соседней Самарской в каком-нибудь пострадавшем от голода районе соотношение такое же, то механически данное соотношение переносится на все пострадавшие районы. Более того, лучшие показатели в менее пострадавших частях области тоже определяются по образцу Саратовской.

Очевидно, что это всего лишь вероятностный метод. Но когда речь идет о вероятности, то это означает лишь отсутствие точных сведений. И вообще, довольно глупо звучит фраза «с большой вероятностью от голода умерли 2 миллиона человек». Кроме того, такой «метод» игнорирует живую реальность, гораздо более сложную, чем математические расчеты. К примеру, повышение смертности в одном районе могло быть вызвано притоком населения из других районов. То есть данные о количестве смертей вообще нельзя рассматривать отдельно от данных о притоке населения. Не говорю уже о тех документах о неудовлетворительной работе ЗАГСов, которые господин Кондрашин разместил в своем сборнике.

Впрочем, в главе, посвященной голоду, кое-где создается впечатление, что автор даже данную методику использует недобросовестно. Вот, к примеру, что он пишет про голод в Северно-кавказском крае:

«О масштабах голода в Северо-Кавказском крае можно судить по официальной статистике зарегистрированной смертности. Так, например, в первом полугодии 1932 г. смертность в крае была обычной, не превышала естественной убыли населения. В среднем в месяц в крае умирало 8270 чел. Но начиная с июля 1932 г. смертность заметно увеличилась и во втором полугодии составила в среднем 12 247 чел. [5]»20.

Здесь за цифрой 5 скрывается ссылка на «ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 11. Д. 42. Л. 149-150». Что это за документ - об этом ни слова. Однако интернет-поисковики выдают, что это уже встречавшиеся нам «спецсообщения секретно-политического отдела ОГПУ».

А вот дальше идет уже ссылка именно на ЗАГСы:

«Особенно резко смертность возросла с января 1933 г. и своего пика достигла в апреле - июне этого года (соответственно 59 242, 60 038, 56 062) [6]».

Здесь уже за ссылкой под цифрой 6 скрывается документ из Российского Государственного Архива Экономики (РГАЭ) под заголовком «ЦУНХУ СССР данных о естественном движении населения (сведения о количестве загсов, обслуживаемого ими населения, числе родившихся) по РСФСР, Украинской, Белорусской, Узбекской и Закавказской ССР за 1933 г»21.

Вот и непонятно, на каком основании в одном месте берутся данные ОГПУ, которое вообще не занималось вопросами народно-хозяйственного учета, а в другом - именно данные ЗАГСов, суммированные ЦУНХУ.

Не мудрено, что непонятно откуда взявшиеся цифры автору приходится «подкреплять» свидетельскими показаниями.

«Велики были масштабы голода и трагичны его последствия в сельских районах Поволжья. Такие населенные пункты Нижне-Волжского края, как деревня Ивлевка Аткарского района, село Старые Гривки Турковского района, колхоз имени Свердлова Семеновского сельсовета Федоровского кантона АССРНП почти полностью обезлюдели [7]. Из 617 опрошенных свидетелей голода в Поволжье и на Южном Урале у 124 во время голода погибли голодной смертью близкие родственники».

Еще в первой главе автор писал, что в конце 1980-х годов проводил анкетирование свидетелей голода в Поволжье. Но насколько такие опросы полезны в деле поиска объективной истины? Самым молодым свидетелям голода в конце 80-х годов порядка 65 лет. Это больше двух поколений сменилось. А в деревнях очень сильны родственные связи и по сей день. Чуть ли не все всем родственники. Вот и представим ситуацию. У кого-то от голода умер отец, о чем он и пишет в анкете. Но этот же отец - кому-то дед, кому-то дядя, брат, сват и т.п. Вот уж где один и тот же человек может оказаться трижды умершим в показаниях разных людей. Так что научная ценность данных через столько лет показаний - нулевая.

Точно так же не помогают установлению истины касательно масштаба голода и его жертв щедро цитируемые автором спецсводки ОГПУ. Я уже писал, что эти сообщения имеют выборочный характер, и задокументированные в них потери минимальны. Так что цитируются они лишь с целью воздействия на эмоции читателя, не более того. По сути, это пропаганда, а не научная работа.

Абсолютно голословно выглядят и многие другие утверждения автора:

«Голод 1932-1933 гг. стал подлинной демографической катастрофой для деревни и страны в целом. О масштабах трагедии можно судить по следующим данным: население СССР с осени 1932 г. до апреля 1933 г. сократилось со 165,7 млн чел. до 158 млн, или на 7,7 млн, причем главным образом за счет сельского населения [55]».

Откуда, интересно, взяты эти цифры? Никакой всесоюзной переписи ни в 1932, ни в 1933 году не было. Предыдущая была в 1926 году, а потом только в 1937. Откуда такая точность? Снова лукавое применение математических инструментов? Тем более, что за цифрой 55 скрывается по истине издевательская ссылка - «История СССР. 1989. - 2. С. 17»22. Что это? Учебник, сборник документов или вообще выдуманная автором книга - абсолютно непонятно. Во всяком случае, верить автору на слово, что по данной ссылке имеются серьезные доказательства, нет ни малейшего основания.

Или вот еще:

«В докладной записке заместителя начальника сектора населения и здравоохранения ЦУНХУ Госплана СССР от 7 июня 1934 г. указывалось, что численность населения Украины и Северного Кавказа только по состоянию на 1 января 1933 г. уменьшилась на 2,4 млн чел. [56]».

Тут уже цифра 56 - это ссылка на РГАЭ. Правда, каталоги данного архива уже выложены в интернет, и мы можем проверить господина Кондрашина на честность. Так вот, документ, на который ссылается автор, озаглавлен следующим образом: «Переписка с наркоматами и статуправлениями по вопросам регистрации актов гражданского состояния и естественного движения населения в СССР за 1932 - 1933 гг»23. То есть, если он там и нашел уменьшение на 2,4 млн, то речь шла о естественном движении. Кондрашин здесь явно намекает, что это связано с голодом, но это безосновательно.

Кроме того, непонятно, относительно какого периода население так уменьшилось. Примечательно, что примерно на 2,5 миллиона по подсчетам госстата Украины уменьшилось население за 2015 год 24. Тоже «голодомор» виноват, не иначе…

А вот еще пассаж:

«По подсчетам современных демографов, в 1933 г. умерло 11 450 тыс. чел. Если иметь в виду, что обычная смертность в 1927-1929 гг. равнялась примерно 4 млн чел. то на сверхнормативную смертность пришлось свыше 7 млн чел. В 1933 г. смертность превысила рождаемость на 5905 тыс. чел. а ее коэффициент поднялся примерно в 2,5 раза, "прыгнув" до невероятной величины - 71,6 %, естественный прирост дал отрицательный результат - 36,9 % [57]».

Снова смотрим ссылку за номером 57: «Гущин П. Я. Раскулачивание в Сибири (1928-1934 гг.): методы, этапы, социально-экономические и демографические последствия. Новосибирск, 1996. С. 133-134». Ищем данную книгу в интернете, открываем указанные страницы и… натыкаемся на точно такую же фразу «по подсчетам современных демографов…»25. Но дальше ссылка «Население Советского Союза 1922-1991. М., 1993. С. 42, 44, 48, 57.

Однако и эту книгу удалось найти в интернете 26. Открываем указанные страницы.

Итак, на странице 42 есть только одни данные со ссылкой на архивные документы РГАЭ. Они приведены в таблице, где обозначен средний ежемесячный уровень смертности за период с сентября 1932 года по февраль 1934 года по некоторым территориям (РСФСР и Украина). Нехитрый подсчет дает нам цифру примерно в 4,5 млн умерших за 1933 год по РСФСР и Украине. Откуда взялись кондрашинские 11,5 млн - пока непонятно. Смотрим дальше.

На странице 44 речь идет о неких «поправках на неполноту учёта». Причем на основе чего они высчитывались, тоже непонятно. Всё крайне туманно:

«Мы попытались внести нужные, по нашему мнению, поправки в данные переписи 1937 года и вести расчеты в течение десятилетнего, а не двенадцатилетнего периода, с 1927 по 1936 год. По нашим оценкам, с 01.01.1927 по 01.01.1936 население СССР увеличилось на 13,8, а не на 16,7 млн».

А из этого они делают вывод, что и количество смертей занижено, следовательно «поправка на неполноту учёта» у них получилась равной 26,9%. На чем основано «наше мнение» и «наши оценки» - да пёс его знает. На слово верить этим дипломированным лакеям буржуазии, несмотря на все их регалии, нет абсолютно никаких оснований. «Нужные по нашему мнению поправки»… Такое «обоснование» - это издевательство над научным подходом. Впрочем, очевидно, что если к полученным выше 4,5 млн добавить эти 27%, то никак не получается 11,5 млн.

Смотрим страницу 48. И вот тут как раз видим таблицу с цифрой 11450 тысяч смертей за 1933 год. Ссылки ни на какие архивы уже нет. Так откуда взялась эта цифра? Ответ находим на предыдущей странице.

«Однако число умерших в 1933 году в соответствии с нашими расчетами уже на 63,4% больше, чем в расчете ЦСУ СССР. Принимая во внимание анализ сохранившихся материалов о смертности в 1932, 1933, 1934 годах, мы считаем, что наш ряд годовых чисел умерших за 1927-1936 гг. со значительной локализацией их в 1933 г. правдоподобнее, чем аналогичный ряд в расчетах 1964 г».

Вот так! Не больше, не меньше. Ну, еще в следующем абзаце написано, что расчеты выполнены неким старшим научным сотрудником. Видимо, читатель должен схавать этот его титул вместо доказательства корректности метода расчета.

Наконец, на странице 57 мы видим таблицу с упомянутой Кондрашиным цифрой 36,9% убыли населения в 1933 году. Выводится она из упомянутых выше показателей, корректность которых, опять-таки не доказана.

Вообще у всех математических методов, которыми пользуются демографы, есть одна слабая сторона, общая для всех математических методов, используемых для изучения общественных процессов, - это игнорирование категории «качество». А качество народно-хозяйственного учета в 1926 и 1937 годах было сильно разным. Если во времена голода процент охвата населения системой ЗАГСов был порядка 70, то в 1937 - 99. Кроме того, использование разного рода статистических демографических методов в данном случае обосновывается недостатком эмпирических данных. То есть, к примеру, как уже обмолвился господин Кондрашин, допустимо просто взять и экстраполировать имеющиеся данные на районы по которым нет данных. В итоге получается «средняя температура по больнице». Тут усреднил, там притянул, здесь необоснованно частным данным придал характер общих, потом «оплодотворил» все это дело «математическим методом», приправленным научной недобросовестностью и общефилософской безграмотностью - и вот уже цифры, полученные советскими ЗАГСами возрастают в 2,5 раза. Это что угодно, но не наука.

Так что господин Кондрашин ссылается на то, в чем не дал себе труда разобраться. Видимо, ему тоже вполне хватило регалий «демографов». И в дальнейшем он тоже ссылается на источники непонятного происхождения с абсолютно непонятной и произвольной методикой подсчетов:

«Так, на основе анализа данных переписей 1926 и 1937 гг. а также текущего загсовского учета рассчитаны демографические потери от свирепствовавшего голода на Украине. Его прямые потери составили 3238 тыс. чел. или, с поправкой на несовершенство расчетов, они могут колебаться в диапазоне от 3 до 3,5 млн чел. С учетом недобора родившихся в 1932-1934 гг. (1268 тыс. чел.) и снижения рождаемости полные потери колеблются в интервале от 4,3 до 5 млн чел. [61]».

Здесь стоит ссылка на некоего Кульчицкого С.В. Даже нет смысла искать указанные по ссылке статьи, поскольку методика там, очевидно, та же самая - математические манипуляции с данными переписей и загсовского учета.

Правда, все же присутствуют и собственные выкладки автора:

«По расчетам, основанным на анализе материалов 65 архивов ЗАГС Поволжья и Южного Урала, данных центральных органов ЦУНХУ СССР, общие демографические потери сел и деревень регионов во время голода 1932-1933 гг. включавшие непосредственные жертвы голода, а также косвенные потери в результате падения рождаемости и миграции сельского населения, составили около 1 млн чел. Численность крестьян, умерших непосредственно от голода и вызванных им болезней, определилась в 200-300 тыс. чел. В Северо-Кавказском крае, как уже отмечалось нами, примерное количество казаков и крестьян, непосредственно погибших от голода и вызванных им болезней, по официальным данным, исчисляется цифрой 350 тыс. чел.».

То есть, когда берутся данные ЗАГСов, пусть даже с определенной экстраполяцией, то количество жертв сильно уменьшается. Получается, что в одном из наиболее пострадавших регионов количество жертв от голода составляет 200-300 тысяч за 2 года, а в другом 350 тысяч. Правда, откуда автор взял, что именно от голода и вызванных им болезней? Ведь, как мы помним, обязательного медицинского освидетельствования смерти в те годы не было. То есть в документах ЗАГСов он мог найти столько записей с причиной смерти «голод», но далеко не факт, что это было именно так. Причина смерти не заактирована.

По Центрально-Черноземному району автор дает такие данные:

«По мнению авторитетного исследователя истории голода 1932-1933 гг. в Центрально-Черноземной области, прямые жертвы голода составили цифру 241 тыс. чел. косвенные ("недород", стихийная миграция) - около 400 тыс. чел. общие - приблизительно 600 - 650 тыс. чел. [65]».

«Авторитетный исследователь» - это некто Загоровский П. В. и его книга «Социально-экономические последствия голода в Центральном Черноземье в первой половине 1930-х годов». Данную книгу тоже несложно найти в интернете. Откуда же взята цифра 241 тысяча умерших от голода? Честно говоря, такой цифры в указанном труде я вообще не нашел. Есть цифра 195 тысяч человек, полученная путем сравнения нормальной смертностью с ненормальной в 1933 году 27. То есть превышение нормальной смертности однозначно записано в последствия голода. Но корректно ли это? Ведь Центрально-Черноземный район граничит практически со всеми наиболее пострадавшими от голода районами. Те же приводимые Кондрашиным спецсводки ОГПУ сообщали о миграции населения. А поскольку данных от этих перемещениях нет, то автоматически некорректно всех избыточно умерших заносить в умерших от голода. А с районными ЗАГСами автор даже и не работал. Так что его данные еще менее точны, чем данные самого Кондрашина.

Вывод же наш автор делает следующий:

«Следовательно, только по официально зарегистрированной статистике можно утверждать, что в основных зерновых районах РСФСР (Поволжье, ЦЧО, Северном Кавказе и Южном Урале) от голода и связанных с ним болезней умерло не менее 891 тыс. чел. (Поволжье и Южный Урал - 300 тыс. СВК - 350, ЦЧО - 241 тыс.). Если согласиться с мнением начальника отдела народонаселения ЦУНХУ Курмана о том, что в 1933 г. на 2,5 млн зарегистрированных смертей, превысивших предшествующий уровень смертности, следует приплюсовать 1 млн незарегистрированных смертей [67], то к цифре 891 тыс. чел. необходимо прибавить еще 500 тыс. незарегистрированных смертей. И в итоге получится цифра, равная 1391 тыс. смертей. Исходя из этого есть основания утверждать, что прямые жертвы голода 1932-1933 гг. в российских регионах составили примерно 1,5 млн человек».

Придется напомнить господину Кондрашину, что никакой «официально зарегистрированной статистики смертей от голода» нет в принципе. И не может ее быть, поскольку не было обязательного медицинского освидетельствования смертей. Есть данные местных и центральных органов народно-хозяйственного учета о превышении показателей по смертности в целом ряде регионов. Однако нет данных по движению населения, особенно, если оно имело кратковременный характер. Есть сообщения с мест тех же органов ОГПУ о повышении смертности от голода, эпидемий и т.п. Все это позволяет сделать вывод, что голод, то есть проблемы с продовольственным снабжением целого ряда территорий, что повлекло за собой голодные смерти, действительно, был. Тем не менее, более или менее точная оценка количества жертв голода в силу отсутствия необходимых данных невозможна. Поэтому все разговоры о двух, трех, пяти, восьми и т.д. миллионах умерших от голода - безосновательны.

По сути, более-менее задокументирован лишь серьезный рост смертности в 1933 году. В том же году фиксируются проблемы с продовольствием на определенных территориях, поэтому очевидно, что голод на рост этого показателя повлиял. А вот в какой мере повлиял голод, в какой эпидемии, в какой некорректность учета - это установить не реально просто в силу отсутствия необходимых данных. Во всяком случае, количество умерших от голода не может превышать количества избыточных (относительно нормальных показателей) смертей. Но это количество опять же установить довольно сложно, поскольку с народно-хозяйственным учетом были серьезные проблемы.

С другой стороны, попытки проигнорировать пусть даже и неполные данные ЗАГСов и заменить их демографическими изысканиями на основе еще более усредненных данных - это попытка подменить науку вероятностным подходом. Именно использование математических методов приводит буржуазных «ученых» к результатам, отличающимся друг от друга на миллионы жертв. Выглядит это все очень абсурдно. Ведь «вероятно умерший» лишний миллион человек получается «вероятно, не произвел потомство». Вот и интересно, насколько вероятно существование авторов разного рода демографических опусов, если существование их предков - вероятностное дело?

В общем, работа Кондрашина содержит целый ряд серьезных недочетов методологического характера в определении как причин голода, так и его последствий. В ней отсутствуют доказательства организации голода советской властью, а потери от голода явно преувеличены.