Идеальное общество или
Да здравствует эгоизм!
Своя рубашка, как известно, ближе к телу. Эта нехитрая житейская «философия» существует, наверное, с тех самых пор, как в мире появились рубашки, а скорее всего, существовала и до этого. Но лишь сравнительно недавно из разряда житейских она перешла сначала в разряд академических, а затем - и политических философий. Имя ей — Объективизм.
В первой статье этого цикла, «Это сладкое слово — Свобода» мы рассмотрели различные категории общественных сил, особо выделив интересующую нас группу либертарианских движений, в которой, в свою очередь, мы выделили одно, доминирующее сегодня на политическом ландшафте, направление — свободный (laissez faire) капитализм, идейной основой которого и является объективизм — философия, разработанная в середине прошлого века нашей соотечественницей Алисой Розенбаум, известной в США, куда она в своё время эмигрировала, а также во всём остальном мире под именем Айн Рэнд.
Напомним вкратце: концепция свободного капитализма, заключающаяся в том, что государство полностью устраняется из сферы экономики, выполняя исключительно функции надзора за тем, чтобы никто и никак не ограничивал ничью экономическую свободу. На первый взгляд это кажется лишь дальнейшим развитием обычного капитализма в сторону его улучшения, ведь если рыночная экономика — это хорошо, то почему бы не раскрепостить её окончательно? Но на самом деле всё обстоит несколько сложнее.
Прежде всего, ещё никто не доказал, что рыночная экономика — это действительно хорошо. Надёжных (с научной, а не с пропагандистской точки зрения) экспериментальных данных, подтверждающих или опровергающих это утверждение, просто нет, а с точки позиций умозрительной теории можно привести массу доводов как за, так и против государственного вмешательства в экономику. От экономии на ликвидации дублирующих разработок и перепроизводства — при полном планировании до адаптивной саморегуляции в условиях отсутсвия полной информации о потребностях и возможностях — при полной стихии. Пожалуй, единственным более-менее надёжным выводом, который можно сделать из всех этих рассуждений, является то, что КПД экономики ни при каких обстоятельствах не будет равняться 100%, но никаких реальных количественных оценок, позволяющих хоть сколько-нибудь научно обоснованно сделать выбор оптимальной меры госконтроля над экономикой, у нас нет.
Но если это так, то каким же образом обосновывается требование не просто сокращения, а полной ликвидации этого контроля? И почему это обоснование к тому же называется «объективизмом»? Ответ на эти вопросы может прозвучать несколько неожиданно: дело в том, что обоснование «объективных» преимуществ свободного капитализма не имеет ни малейшего отношения ни к эффективности экономики, ни к экономике вообще. Вот как пишет об этом сама Айн Рэнд в сборнике «Капитализм: неизвестный идеал» («Capitalism: The Unknown Ideal», все выделения — как в оригинале):
Моральное обоснование капитализма базируется отнюдь не на альтруистическом утверждении, что он представляет из себя наилучший способ достижения «общественного блага». Действительно, он и правда является таковым — если этот лозунг вообще имеет какой-то смысл — но это всего лишь незначительное следствие. Моральное обоснование капитализма базируется на том факте, что он является единственной системой, созвучной рациональной природе человека, что он обеспечивает выживание человека именно как человека и что его главенствующий принцип — это справедливость.
Как видим, об экономике тут если и говорится, то лишь в очень пренебрежительном тоне. Читателю даётся ясно понять, что, во-первых, капитализм был бы хорош даже если бы с чисто экономической точки зрения он обещал полнейшую катастрофу, а во-вторых, что хорош он потому и только потому, что объективно соотвествует человеческой природе, естественным представлениям человека о справедливости.
Интересны в этом обосновании два момента. Первый заключается в том, что вместо слова «капитализм» в утверждение г-жи Рэнд можно подставить практически любой «изм», в особенноси — коммунизм. Весь идеологический пафос при этом полностью сохраняется. Объясняется такая «универсальность» «морального обоснования капитализма» именно тем, что оно — моральное, целиком базирующееся на абстрактных понятиях добра и зла, справедливости и несправедливости, конкретная же экономическая система тут просто ни при чём. Характерно, что подобный подход свойственен для апологетов не только свободного капитализма, но и вообще любого либертарианского учения. Либертарианцы всегда ищут индивидуальной свободы, а не богатства, как такового. В зависимости от своих моральных установок они могут рассматривать последнее либо как одну из возможных реализаций первой, либо наоборот — как препятствие на пути к ней, но в любом случае экономические успехи общества (которые и сами по себе могут оцениваться исходя из совершенно разных критериев) для них в лучшем случае вторичны.
Вторым интересным моментом — также общим для многих, хотя на это раз уже и не для всех разновидностей либертарианства — является то, что экономическое процветание всё же грантируется, причём делается это с таким видом, будто факт сей — не требующая доказательств прописная истина. Однако, как мы уже отметили выше, «факт» этот как минимум неочевиден, а скорее всего и просто неверен. Тогда зачем же было вообще упоминать о нём, тем более если он, как утверждается, совершенно неважен? Ответ на этот вопрос прост, но несколько циничен: затем, чтобы, как любятговорить на Западе, легче «продать» свою идею. Дело в том, что в данном вопросе Айн Рэнд изрядно лукавит: на самом деле это — важно, даже более того, очень важно, будет ли при пропагандируемом ею строе иметь место материальное изобилие. Но не менее важно также и формально отрицать эту важность, поскольку её признание вскрывает своеобразную двойственность идеологии свободного капитализма. Двойственностьэта (характерная также и для коммунизма) заключается в том, что в едином, на первый взгляд, учении можно, приглядевшись внимательнее, обнаружить сразу две, пусть и сильно переплетённых, но всё же в корне различных идеологии. Назовём их «внутренней» и «внешней» идеологиями.
«Внутренняя идеология» предназначена для «своих», для сознательных последователей учения, полностью понимающих и разделяющих все его теоретические положения, в то время как «внешняя идеология» рассчитана на «несознательные массы». Последняя формально проповедует те же моральные принципы, что и «внутренняя», но «подкрепляет» их обещаниями улучшения жизни простого человека в чисто материальном плане. Происходит подобное раздвоение идеологии потому, что сами идеологи, отнюдь не являясь людьми наивными, прекрасно отдают себе отчёт в том, что массам, по крайней мере на их текущем уровне развития, глубоко наплевать на все эти высокие идеи, и по-настоящему интересует их лишь одно — повышение своего уровня жизни. Т.е. если для сознательных членов движения идеологическая цепочка рассуждений выглядит так: моральные принципы — основанная на них идеология — удовлетворяющая ей экономическая система — принесённое этой системой благосостояние, то массовое сознание следует в прямо противоположном направлении: желание повысить своё благосостояние — обещающая это экономическая система — поддерживающия её идеология — вытекающие из неё моральные принципы. Иными словами, если активисты движения хотят следовать предлагаемой морали, что называется, по зову сердца и при этом надеются на благоприятные экономические последствия своего выбора, то массы лишь пассивно согласны принять предлагаемую мораль, поскольку их убедили в её экономической благостности.
Из сказанного отнюдь не следует, как некоторые могли бы подумать, что либертарианцы злостно обманывают поверивших им людей. Вовсе нет, они вполне искренне верят во всё, что говорят. (Что, конечно же, вовсе не означает, что они при этом не заблуждаются.) Не верят они в другое: в то, что без подобного манипулирования массовым сознанием они смогут добиться своего. Как, впрочем, и без прямого физического насилия (которое, дабы не противоречить собственным принципам, объявляется спровацированным). В конечном итоге, либертарианцы любой «конфессии» всегда пытаются «железной рукой загнать человечество в счастье», или точнее — сразу двумя руками, в одной из которых они держат маузер, а в другой — мегафон.
Ранее мы уже отмечали имманентный тоталитаризм любой формы либертарианства. Взглянем сейчас, как это выглядит в идеологии свободного капитализма, для чего обратимся к завершающим фразам «Наглядной экскурсии в капитализм» с популяризаторского сайта «Capitalism.org».
- Капитализм — это идеал прогресса, поскольку он является единственной социальной системой, которая даёт человеку возможность добиваться — и достигать — своего счастья.
- Капитализм — это идеал этики, поскольку он является единственной социальной системой, которая даёт человеку возможность быть нравственным — жить своим умом.
- Капитализм — это идеал объективности, поскольку он является единственной системой, которая верна, в плане как философской теории, так и экономической практики.
- Капитализм — это неизвестный идеал... был таким ещё недавно.
- Капитализм — это общество, основанное на принципах индивидуальных прав, рассудка и реальности, общество, основанное на философии объективизма — философии Айн Рэнд.
Не правда ли, хотя слова и чуть-чуть другие, но чувствуется во всём этом что-то до боли знакомое?
Так в чём же заключается это очередное единственно верное учение? Прежде всего, это не столько философия (в том смысле, в каком философия определялась в советских учебниках), сколько описание новой этической системы, сдобренное небольшими и по большей части безграмотными экскурсами в биологию и историю для подтверждения её «объективности». Однако, объективность — истинная или воображаемая — налагает на теорию определённые обязательства. В частности, обязательство быть чем-то абсолютным. И действительно, моральные императивы объективизма абсолютны и не подлежат коррекции ни при каких обстоятельствах. Айн Рэнд категорически отрицает свойственный экзистенциализму моральный релятивизм и (вполне справедливо, тут с ней поспорить трудно) полагает подобный подход аморальным.
Но ещё сильнее она обрушивается на традиционную альтруистическую этику (не менее абсолютную, чем её собственная). Объясняет она это тем, что мораль — это не какой-то «договор между людьми», а совершенно объективная вещь — как теорема Пифагора — доступная познанию строго научными методами, и что именно она — Айн Рэнд и никто другой — эту объективную истину познала. Все же остальное — это лишь злонамеренные изобретения тиранов и их приспешников, созданные с одной единственной целью: поработить человечество вообще и лично её — Айн Рэнд — в частности.
Если совсем коротко, то вся суть объективизма передана в заглавии статьи. Обоснованию этого тезиса г-жа Рэнд посвятила целый сборник под общим названием «Добродетель себялюбия» («The Virtue of Selfishness»), где она длинно и обстоятельно поясняет, почему всё то добро, которое было, есть и будет в мире — это плоды трудов самоотверженно гребущих под себя эгоистов, а всё зло — наоборот, порождение пытающихся сделать что-то для других альтруистов. Рассмотрим основные моменты этого обоснования.
Краеугольным камнем, на котором построено всё здание объективистской этики, является утверждение об абсолютной и универсальной сверхценности человеческой жизни. В принципе, идея неплохая, но загвоздка тут в том, что понимать её можно очень и очень по разному. В конкретном понимании Айн Рэнд она означает, что первейшее и, по существу, единственное моральное обязательство человека — это заботиться о сохранении и улучшении жизни. Но не просто жизни, а только и исключительно собственной жизни.
Уже прямо здесь мы видим первый «прокол» в претензиях объективизма на объективность: ссылка на объективно существующий инстинкт самосохранения не выглядит достаточно обоснованной, поскольку автор не учитывает никаких других, не менее объективно существующих инстинктов. В частности — инстинкта продолжения рода. (Что, если разобраться, и неудивительно — у самой Айн Рэнд детей никогда не было, причём объясняла она этот факт крайне просто и прямолинейно: «Не вижу в этом для себя абсолютно никакого удовольствия.» В детях, имеется в виду, с сопутствующей их появлению активностью у неё всё было более чем в порядке.) Однако, как показывают наблюдения за предствителями самых различных видов, инстинкт продолжения рода очень часто пересиливает инстинкт самосохранения. Животные сплошь и рядом жертвуют своей жизнью ради спасения потомства, причём не только своего потомства.
Т.е. на самом деле, если уж искать биологическое обоснование сверхценности жизни, то мы с неизбежностью прийдём к выводу, что сверхценно не выживание каждой отдельной особи, а лишь выживание вида в целом. Любая конкретная особь рано или поздно всё равно умрёт и вид, ориентированный на выживание родителей в ущерб выживанию потомства, в конце концов будет уничтожен другими, более «альтруистически» ориентированными видами, или даже может вымереть сам, без посторонней «помощи». (То же самое можно сказать и о различных популяциях внутри одного вида, причём один из наиболее ярких примеров — это сокращение белого населения т.н. «цивилизованных» стран, не желающего, проникшись духом потребительского эгоизма, обременять себя большим количеством детей.)
Вторым важнейшим основанием объективизма является утверждение о принципиальных различиях в способах выживания различных групп живых существ. Для этого всё живое делится на три чётко разграниченные категории: растения, животные и человек. Утверждается буквально следующее: растение выживает за счёт сидения на одном месте и поглощения всего ему необходимого из окружающей среды, в то время, как животное, поведи оно себя подобным же образом, всенепременно сдохнет. В связи с чем и человек, попробуй он выживать так же, как выживает животное — за счёт применения своей физической силы вместо интеллекта, кончит весьма плохо, в самом лучшем случае — превратится в животное.
Притянутость за уши подобной аргументации очевидна: далеко не все животные бегают за своей добычей, выпускница пусть даже и истфака вполне могла бы знать о существовании актиний. Но даже если отвлечься от экзотической фауны и сосредоточиться лишь на высших животных, то выводы Айн Рэнд, мягко говоря, далеки от очевидных. Если разграничение растений и животных по принципу сидит-бегает ещё можно принять с известными оговорками, то разграничение человека и животных по принципу думает-кусается просто не выдерживает никакой критики. Не знаю, может быть историку и правда невдомёк, что поведение животных, в особенности — человекообразных обезьян, далеко не всегда определяется только лишь инстинктами, чему имеется масса научных подтверждений, но даже самому необразованному человеку должно было бы быть понятно, что для того, чтобы съесть кролика, пойманного в самый что ни на есть хитроумный силок, надо всё же примнить изрядное количество грубой физической силы — хотя бы для построения этого самого силка. Впрочем, необразованные-то это как раз прекрасно понимают...
Но все подобные несуразицы ничуть не смущают Айн Рэнд, поскольку на самом деле в мыслях она имела совершенно другое. Вся эта «биология» была притятута ею за уши с осной лишь целью: продемонстрировать «объективность» морального запрета физического насилия одного человека над другим, каковой запрет и является в действительности базовым постулатом объективизма. Опять же, идея достаточно благородная, но весь вопрос в том, что считать физическим насилием? Вопрос отнюдь не праздный, поскольку отвечает на него объективизм, скажем так, не самым общепринятым образом. В отличие от реального мира, объективизм определяет насилие предельно чётко: это ограничение свободы индивидуума делать то, на что он имеет право. Право же он имеет на всё, что не нарушает прав других людей.
Таким образом, в конечном итоге всё сводится к правам, а если точнее — к одному единственному праву: праву частной собственности на всё, что хоть для кого-то может представлять хоть какую-то ценность и, соответственно, может служить предметом купли-продажи. «Обосновывается» это право примерно так: чтобы не умереть с голоду, человек должен владеть пищей, чтобы добыть её — средствами производства, ну и т.д. При этом возникает вопрос: а как же человек приобетает частную собственность? Ответ: путём работы своего ума — в свободных, ненасильственных переговорах с другими людьми. Ну а если кому-то в результате этих переговоров вместо вершков достались корешки, то виноват в этом лишь он сам: плохо головой работал — вот и получил в соответствии со своим «трудовым вкладом».
Из сказанного легко догадаться, что одним из самых фундаментальных видов насилия является, по Айн Рэнд, ограничение права человека распоряжаться своей собственностью. В частности, это это означает, что, к примеру, ребёнок, взявший в песочнице поиграть чужую игрушку, совершил акт насилия, поскольку лишил её законного владельца возможности распоряжаться этой игрушкой по своему усмотрению. В то же время хозяин игрушки, давший «вору» в нос для того, чтобы вернуть себе свою собственность, насилия не совершил, поскольку действовал исключительно в целях восстановления своей нагло попранной свободы.
Впрочем, не совсем так. Отрицать насильственнось акта, который может повлечь за собой физическое повреждение или даже смерть человека, хотя временами и возможно, но всё же далеко не всегда и во всех ситуациях. Поэтому в тех случаях, когда отрицать факт насилия не удаётся, Айн Рэнд говорит об ответном насилии, которое хотя внешне и выглядит как насилие, но на самом деле, в своей философской сути насилием не является, поскольку было иницииировано другим актом насилия и призвано лишь ликвидировать последствия этого акта и возвратить мир к его прежнему, идеальному донасильственному состоянию.
Остаётся лишь определить, кто же должен применить это ответное насилие? Ответ именно на этот вопрос и отделил навсегда объективистов от «классических» анархистов: хотя первые и не отрицают права человека на самозащиту (в которую они включают также и защиту от посягательства на свою собственность, поскольку, как уже было сказано, собственность, с их точки зрения, является единственным инструментом выживания индивидуума), но, в отличие от последних, утверждают, что основным «защитником прав и свобод граждан» должно быть государство. Но не деспотическое государство прошлого, а особое, либертарианское государство, озабоченное этим и только этим одним: защитой прав и свобод граждан. Т.е. государство имеет право и обязано применять ответное насилие во всех случах инициации насилия кем-либо из граждан, но оно не имеет права само инициировать насилие ни при каких обстоятельствах, ни для каких, пусть даже самых благородных целей. На самом деле, с точки зрения объективизма, благородной является лишь одна единственная цель — непримиримая борьба с насилием (в объективистском понимании этого слова, разумеется).
Для того, чтобы лучше понять суть сказанного, приведём один, не то чтобы совсем уж невозможный пример. Представим, что кто-то построил завод на скалистом безводном острове далеко в море, нанял рабочих и привёз их туда. А через некоторое время решил, что пора сворачивать дела, прекратил все поставки, включая воду и продовольствие, и начал вывозить всё своё имущество. Рабочие, видя, что им суждено умереть на этой богом забытой скале от голода и жажды, попытались захватить пришедшее за оборудованием судно чтобы спастись. Спрашивается: как должно поступить в данном случае либертарианское государство? Ответ: выбить рабочих с захваченного корабля чтобы восстановить право собственника распоряжаться своим имуществом, а оставшихся при этом в живых оставить умирать на острове. Ведь никто не неволил рабочих подписывать контракт, который не предусматривает обязательств их нанимателя вернуть их на материк. Следовательно, если они погибнут, то это будет только их личная вина и никто не вправе заставить кого-либо другого оказать им хоть какую-нибудь, пусть и самую малейшую помощь. В частности, недопустимой является государственная помощь — ведь она в любом случае потребовала бы каких-то расходов, а поскольку никаких своих денег у государства нет — оно вынуждено было бы взять их у граждан, т.е. совершить насилие над последними, что государству строго-настрого запрещено.
Те, кто слышат об объективизме в первый раз, могут просто не поверить, что кому-то и вправду может прийти в голову агитировать за подобное человеконенавистническое общество. И тем не менее желающие находятся, причём в немалых количествах. Впрочем, удивляться этому не стоит — ведь если разобраться, ничего принципиально нового в человеконенавистничесве объективизма нет, человечество уже неоднокатно знало (и в последний раз — не так давно) общества, объявлявшие часть людей неполноценными и поступавшие с ними, скажем так, не вполне по-человечески. Так же и объективизм, объявив ум и только ум единственным инструментом выживания человека, не проявляет излишних сантиментов по отношению к особям, продемонстрировавшим недостаточную развитость (или обусловленную «химерой совести» неспособность применения) этого «атрибута человечности», отличающего homo sapiens от животного.
Однако, ограничиться одной лишь констатацией мизантропического характера объективизма было бы явно недостаточно. Необходимо также понять, каким образом объективизм пришёл к подобным представлениям о «справедливости». Ведь любые достаточно сложные представления возникают не сами по себе, в готовом законченном виде. Человек приходит к ним постепенно, начиная с чего-то совсем простого и очевидного, логически обосновывая все свои дальнейшие построения. И если два человека в результате приходят к разным выводам, то это значит, что по крайней мере у одного из них в рассуждениях должна быть какая-то ошибка. В чём же ошибка объективизма, если, конечно, она вообще есть? Или, может быть, как раз наоборот — все остальные просто чего-то глубоко не понимают?
Вернёмся к базовому постулату объективизма о недопустимости физического насилия. Фактически, его правомочность основывается на достаточно очевидном и неоспоримом праве человека на продукты своего труда. Действительно, если я нарвал с пальмы листьев и построил себе шалаш, где и прохлаждаюсь, вкушая самолично же сорванные бананы, то мне бы крайне не понравилось, если бы кто-то выгнал меня на солнцепёк и оставил без закуски. Так мы приходим к необходимости введения понятия частной собственности для сохранения у человека той же степени свободы действий, какой он пользовался бы, живи он во вселенной один.
Но в действительности человек живёт не один, в результате чего у него появляется возможность как-то взаимодействовать с себе подобными и в частности — обмениваться своей частной собственностью. Например, я мог бы построить шалаш и себе, и соседу, а он нарвал бы нам обоим бананов. Никто не неволил ни одного из нас на совершение данной «транзакции» — мы оба пошли на неё совершенно добровольно и оба выиграли: я сэкономил на походе за бананами в рощу слева, а мой сосед — за листьями в рощу справа. Продолжая в том же духе мы приходим к идее универсальной взаимовыгодности любых добровольных контрактов и объективной справедливости полученного в результате их исполнения распределения частной собственности.
Всё ли верно в подобных рассуждениях? Увы, далеко не всё. И прежде всего, неверна аксиома о взаимовыгодности любой формально добровольной сделки. То, что сделка должна быть именно взаимовыгодной — это существенный момент, поскольку в противном случае действия одного человека явно ущемили бы права другого. Причём в данном случае речь отнюдь не идёт об альтруизме и отрициемой объективизмом обязанности человека помогать ближнему в беде. Например, если моего соседа укусила змея и я предложил ему, умирающему, противоядие в обмен на всё его имущество — это было бы вполне честной сделкой, поскольку в противном случае он попросту помер бы. Но предположим, что мне просто удалось убедить его, что он умирает, хотя на самом деле укусил его всего лишь уж. В этом случае мы уже имеем явный пример моего вмешательства, повлёкшего ухудшение положения человека.
Конечно, на это можно попытаться возразить, что в конечном итоге человек всё-таки сам виноват — поскольку он сам принял ошибочное решение, но проблема в том, что именно моё вмешательство вынудило его принимать какое-то решение, причём вмешательство с самого начала прямо направленное на лишение его «основного человеческого права» — права распоряжаться своей собственностью. Т.е. фактически я в данном случае совершил акт насилия, но если я при этом всё обставил юридически корректно, то уличить меня в этом оказывается принципиально невозможно. К тому же, объективисты, ссылаясь на свою «зоологическую» теорию, могут и вообще не признать подобное интеллектуальное насилие насилием, объявив его нормальными человеческими отношениями, поскольку обман — это ведь всё-таки не мордобой. И правда, если для одного животного представляется естественным отнять что-то у другого силой, то для человека представляется ничуть не менее естественным отнять что-то у другого с помощью своего ума. (Хотя далеко не каждый, повидимому, согласится со «справедливостью» подобной акции.)
Но в рассуждениях объективистов обнаруживается и другой, гораздо более существенный просчёт: право каждого на собственноручно сорванную гроздь бананов является реальным правом лишь до тех пор, пока бананы ещё не кончились. Срывая последнюю гроздь, человек тем самым препятствует всем остальным совершить то же самое. Т.е. начиная с этого момента институт частной собственности начинает уже охранять не столько свободу владельца, сколько несвободу всех остальных. Учитывая же, что в идеальном либертарианском обществе вся потенциальная собственность уже распределена по частным владельцами, выходит что именно эта, ограничивающая индивидуальную свободу функция и становится основной. И тут не работают даже утверждения о том, что большая собственность — это результат большей работы ума, ведь подавляющая часть её была распределена ещё до наступления эпохи свободного капитализма, с использованием самого что ни на есть грубого физического насилия. Но даже если бы объективистам и удалось поселиться на какой-нибудь новой планете, где они могли бы всё начать с нуля и добиться полностью «справедливого» с их точки зрения распределения собственности, «справедливость» эта всё равно продержалась бы лишь до рождения первого ребёнка, который оказался бы нищим на этом «празднике жизни», и судьба которого зависела бы не от него самого, как свободной личности, а исключительно от других, вплоть до того, соблаговолит ли кто-нибудь дать ему хотя бы попить, чтобы он не умер от жажды.
Впрочем, довольно о справедливости. В конце концов, человечество живёт уже тысячи лет и на протяжении всего этого срока оно видело очень мало справедливости, хотя большинство существовавших и ныне существующих режимов торжественно клялось в свой приверженности ей. Пусть свободный капитализм и не вполне справедлив, пусть он даже совсем несправедлив, но может быть он хотя бы стабилен и обещает рай для немногих и пусть небогатое, но сносное и относительно безопасное существование для всех остальных? Увы, и в этом вопросе возникают достаточно обоснованные сомнения.
Как уже отмечалось выше, в отличие от «классического» анархизма объективизм признаёт не только допустимость, но и необходимость государства. Государства, ещё раз подчеркнём, сугубо тоталитарного, поскольку его законодательство обязано следовать принципам свободного капитализма, а отнюдь не демократически выраженному мнению большинства населения. Основные функции этого государства — охранять право частной собственности граждан от любых внутренних или внешних посягательств, для чего у государства имеются полиция и армия, а также судьи, политики,дипломаты и вся прочая чиновничья братия. Которая, заметим, тоже хочет что-то кушать, но для финансирования которой государство не имеет права содрать с подданных ни цента налогов, ибо это было бы актом инициированного государством насилия.
Да-да, именно так: либертарианское государство не имеет права взымать налогов и должно финансироваться исключительно за счёт добровольных пожертвований граждан. Как конкретно это будет реализовано объявляется «очень сложным вопросом, требующим дальнейшей проработки», намекается лишь, что один из вариантов — это фининсорование некоторых услуг государства «за счёт заказчика». Непонятно, правда, что делать домовладельцу, если на его дом напали бандиты или хуже того — вражеская армия, а оплатить услуги полиции или национальной гвардии ему нечем?
Но самое главное даже не это. Главное, откуда возьмётся всё это обилие госслужащих в униформе и без? Ну, то есть, если каким-то образом всё же набрать денег, то всех их можно нанять, но вот с какой стати они будут служить народу честно? Ведь основной принцип всей жизни либертарианского общества это — «греби под себя». Или, если выразиться более изысканно: «Пусть каждый заботится о своих и только о своих собственных интересах и в результате каждый будет иметь именно то, что он сам лично ценит больше всего и на что он вправе претендовать исходя из собственных интеллектуальных возможностей.» Спрашивается, как будет поступать полицейский, солдат, чиновник, который с детства был приучен жить исходя из подбного «морального кодекса строителя капитализма»?
Разумеется, честность можно поддерживать за счёт достаточно жёсткого контроля, но кто будет контролировать контролирующих и контролирующих контролирующих, если во всей стране нет ни одного по-настоящему честного человека? И во сколько весь этот контроль обойдётся (при условии, что его всё же удастся как-то организовать), если он должен гарантировать чтобы чиновнику хотя бы статистически было невыгодно коррумпироваться — при активнейшем желании коррумпироваться абсолютно каждого чиновника, без единого исключения? Плюс к тому, государству предстоит ещё убедить граждан скинуться на всё это мероприятие, предоставив им достаточно убедительные доводы в пользу того, что деньги не будут попросту разворованы (а ведь граждане прекрасно знают цену словам своих «слуг»). Но даже и в случае успеха подобной акции, каким контролем можно заставить полицейского или солдата рисковать своей жизнью, являющейся для него, по определению, вбитому ещё в раннем детстве, высшей ценностью, для спасения которой он «морально обязан» продать всё и вся?
Как ни крути, но выходит, что свободно-капиталистическое государство попросту невозможно. Но тогда возникает вопрос, кто и зачем насаждает подобные идеи в массах? Конечно, можно было бы попытаться свалить всё на группу полусумасшедших «интеллектуалов», забавляющихся, на манер Кристобаля Хозевича, поиском решения задачек, для которых доказано его отсутствие. Безусловно, такие люди есть, именно к ним и принадлежила сама Айн Рэнд. Но как тогда обяснить, что для либертарианских сборников пишут статьи в том числе и такие крупные фигуры международного бизнеса, как председатель правления Федеральной Резервной Системы США Алан Гринспэн, которого назвать сумасшедшим просто язык не поворачивается? И откуда берутся деньги на столь активную поддержку либертарианских идей во всём мире, в результате чего многие страны уже потеряли и то жалкое подобие экономического и политического суверенитета, которое у них когда-то было? Ответами на все эти вопросы мы займёмся в следующей статье, «Бриллиантовый миллион».
