Империализм, патриотизм и
право наций на самоопределение

Если попытаться выбрать одно, наиболее заметное направление деятельности сегодняшних коммунистов — как в России, так и в большинстве других стран мира — то это, безусловно, будет борьба с империализмом. Коммунисты вообще привыкли за последние лет 60-70 бороться с империализмом. С ним боролся СССР, поддерживая всевозможные национально-освободительные движения, с ним боролись Мао Цзе-дун и Хо Ши Мин, Патрис Лумумба и Августо Сандино, Фидель Кастро и Эрнесто Че Гевара. Да и как можно не бороться с этим монстром, покусившимся на завещанное нам ещё великим Лениным священное право наций на самоопределение? И как можно в этой борьбе обойтись без опоры на святое для каждого народа чувство патриотизма?

Далее по законам жанра нам следовало бы привести длинный список преступлений империализма перед человечеством вообще и нашей многострадальной родиной в частности, обильно сдобрить текст цитатами из классиков, а затем (не желая всё же прослыть антисемитами, вроде РНЕ какого-нибудь) закончить наш гневный опус лозунгом: «Бей янки — спасай Россию!», ну или чем-нибудь в том же духе. Мы, однако, рискуя навлечь на себя гнев всех правоверных «коммунистов», скажем нечто совершенно противоположное: как только речь заходит о вещах «святых» да «священных», мы тут же невольно ощущаем в воздухе запах ладана. А через некоторое время — и опиума.

Поэтому вместо очередного панегирика «героическим борцам с империализмом» и анафемы его «акулам» мы предлагаем читателю анализ реального положения дел в мире и места в нём таких явлений как империализм и патриотизм. Анализ, сделанный с научных, диалектико-материалистических позиций, которым принципиально чужды такие категории как «святость» и прочие эмоционально-экзальтированные спекуляции. А начнём мы с истории и причин появления концепции права наций на самоопределение, с анализа смысла, вкладывавшегося в это право в конце позапрошлого – начале прошлого веков — чтобы в дальнейшем не путаться в приложении этой концепции к современным условиям.

Появление понятия права наций на самоопределение

Впервые это право было официально провозглашено в резолюциях Лондонского конгресса Интернационала 1896 года, откуда оно затем перекочевало в программу РСДПР, принятую в 1903 году на втором съезде партии. Мы не будем вдаваться в исторические подробности, политической борьбы вокруг этого пункта, которые достаточно хорошо изложены в работе Ленина «О праве наций на самоопределение», к которой мы и отсылаем читателя. Нас сейчас интересуют принципиальные моменты: что коммунисты понимают (и всегда понимали) под правом наций на самоопределение и почему они выступают за это право. (Всё это также содержится в вышеуказанной работе Ленина, но мы повторим его в более сжатом виде, очистив изложение от перипетий защиты Лениным партийной программы от нападок ликвидаторов.)

Прежде всего, под правом наций на самоопределение коммунистами всегда понималось одно и только одно: право на отделение и образование своего собственного национального государства. Иными словами — право на политическую независимость. Никогда речь не шла ни о какой «национально-культурной» автономии, праве на «свою религию» и т.п. (Точнее, речь-то шла, но в чисто негативном смысле, что коммунисты понимают под правом наций на самоопределение не это.) Никоим образом не подразумевалось также, что реализация этого права может обеспечить более слабым нациям экономическую независимость от более сильных: очевидно, что в условиях капитализма рассчитывать на подобное значит тешить себя несбыточными иллюзиями. Но зачем же тогда вообще говорить о праве наций на самоопределение, да ещё и записывать в программу соответствующий пункт, если оно, выходит, никак не связано с избавлением нации от экономического гнёта? В понимании этого, по выражению Ленина, и есть «весь гвоздь»: избавить народ от экономического (и любого другого) гнёта может только социалистическая революция, однако предпосылки этой революции создаются лишь с развитием капитализма, а наиболее благоприятные условия для его развития, как убедительно показал Каутский в работе «Национальность и интернациональность», на которую ссылается Ленин, существуют именно в обособленном национальном государстве, где наличие нескольких неравноправных групп населения не препятствует формированию классового сознания масс.

При этом необходимо отметить два очень важных момента. Во-первых, выступают коммунисты именно за право на отделение, а не за само отделение, как таковое. Т.е. при всех прочих равных коммунисты скорее за укрупнение, чем за измельчение государств, но если объективная логика исторического развития требует обратного, если в том или ином «национально-мозаичном» государстве уже возникло национально-сепаратистское движение, то коммунисты безоговорочно поддерживают стремление этого движения к государственному обособлению, как исторически прогрессивное. Во-вторых, государственное обособление нации отнюдь не означает национального раздробления рабочего движения. Как раз наоборот: именно поддержка пролетариатом угнетающей нации права угнетённой нации на собственную государственность, т.е. демонстрация им на деле, что он не ищет для себя никаких национальных привилегий, что вопрос полного равноправия наций — включая и право на государственность — стоит для него выше «интересов державы», укрепляет доверие к нему со стороны пролетариата угнетённой нации и, такими образом, лишь упрочняет пролетарский интернационализм.

Как видим, в марксистском понимании права наций на самоопределение нет ни грамма эдакого «священного трепета» перед Нацией, интересы которой «превыше всего». Нет ничего более чуждого марксизму чем популярные среди определённой части буржуазных философов метафизические представления о нации, как о «живом развивающемся организме», обладающем какими-то своими «интересами», отличными от и превалирующими над интересами людей, нацию эту составляющих. Точно так же чужды марксизму и вошедшие в последнее время в моду теории т.н. «столкновения цивилизаций», идущих-де каждая своим уникальным путём и, главное, каждая к своей уникальной цели, почему и жить они должны отдельно, в жизнь друг друга не вмешиваясь, отныне, и присно, и во веки веков. Нет, коммунисты выступают за право наций на политическое самоопределение лишь постольку, поскольку это идёт на пользу мировой социалистической революции. Точка.

Что такое империализм?

Прежде чем пускаться в рассуждения о том, как нам следует (и следует ли в принципе) бороться с империализмом, необходимо определиться, а что же мы вообще понимаем под этим словом. Вопрос совсем не праздный, поскольку слово это имеет множество различных, хотя и в чём-то родственных значений. Причём родственность эта лишь ухудшает дело, поскольку позволяет политическим демагогам с особой лёгкостью переносить критические (или наоборот — хвалебные) выводы, касающиеся одного значения слова «империализм», на другие, зачастую очень слабо связанные с исходным.

1.

Для начала отметим, что империализм — это всегда завоевание или, по крайней мере, силовое удержание завоёванного. И наиболее древней формой империализма следует, повидимому, считать прямое завоевание территории с целью расселения на ней собственного населения и эксплуатации её ресурсов. Часто (хотя и не всегда) такое завоевание сопровождается геноцидом и/или вытеснением «коренного» населения1. К империализму подобного рода относится, например, завоевание европейцами Америки и последующее захватнические войны, которые велись североамериканскими Соединёнными Штатами. Как же марксизм оценивает данный вид империализма?

Разумеется, диалектически — т.е. в зависимости от конкретных исторических условий. Коммунисты безусловно выступают против угнетения (а тем более — геноцида) на национальной (или любой другой) почве — с моральной точки зрения. Но это не мешает им трезво оценивать историческое значение тех или иных событий с позиций их объективной обусловленности. В частности, вот что писал Энгельс в феврале 1849 года по поводу завоевания США Калифорнии2:

И обвинит ли Бакунин американцев в «захватнической войне», которая, хотя и наносит тяжелейший удар по его теории, базирующейся на «справедливости и гуманизме», велась, тем не менее, целиком и полностью в интересах цивилизации? Или может быть это к худшему, что великолепная Калифорния была отнята у ленивых мексиканцев, которые были не в состоянии хоть как-то использовать её? Что энергичные янки путём быстрой эксплуатации калифорнийских золотых приисков увеличат оборот, за несколько лет создадут густонаселённые пункты с обширной торговлей в наиболее подходящих местах тихоокеанского побережья, построят большие города, откроют пароходное сообщение, протянут железную дорогу из Нью-Йорка в Сан-Франциско, впервые действительно откроют Тихий океан для цивилизации и в третий раз в истории дадут новое направление мировой торговле? «Независимость» кучки испанских калифорнийцев и техасцев может пострадать от этого, кое-где «справедливость» и прочие моральные принципы могут быть нарушены; но какое это имеет значение по сравнению с подобными фактами, имеющими всемирно-историческое значение?

Как видим, в данном случае Энгельс не просто безоговорочно поддерживает американский империализм, но даже не допускает мысли, что человек социалистических убеждений может расценивать Мексиканскую войну как-то иначе, не признавать очевидной прогрессивности по существу революционного пробуждения Калифорнии из лениво-феодальной спячки к лихорадочной капиталистической активности.

Имеет ли место империализм подобного рода в наше время? Имеет, но уже лишь, так сказать, «на задворках цивилизации». Именно к этому типу относятся т.н. «этнические чистки», в которых гибнут сотни тысяч и лишаются крова миллионы людей. Очевидно, что никакой цивилизующей роли этот вид империализма более не несёт и подлежит безусловному осуждению и пресечению со стороны мирового сообщества. В принципе так и происходит, хотя, к сожалению, пресечение всегда изрядно запаздывает: вместо того, чтобы остановить геноцид в зародыше, его организаторов и вдохновителей судят в Гааге лишь после того, как геноцид уже произошёл.

2.

Несколько более поздней формой империализма является захват территории вместе с населением для реализации в том или ином виде эксплуатации этого населения. В наиболее крупных масштабах эта форма империализма существовала во времена расцвета европейского колониализма. (В сочетании, в некоторых колониях, с первой формой.) Что говорит марксизм об этом империализме?

В целом, примерно то же самое. В 1853 году Маркс следующим образом оценивал роль колониальной политики Англии в Индии3:

Англия призвана выполнить в Индии двойную миссию: с одной стороны — разрушительную, а с другой — созидательную, уничтожить старое азиатское общество и подготовить фундамент для западного общества в Азии.

[ . . . ]

Современная промышленность, произрастающая из системы железных дорог, растворит наследственное разделение труда, на котором базируются индийские касты, эти решающие препятствия на пути индийского прогресса и индийского могущества.

Всё то, что английской буржуазии возможно придётся сделать, не принесёт массам ни освобождения, ни материального улучшения их социальных условий, зависящих не только от развития производительных сил, но и от их перехода в руки народа. Но вот что она сделает обязательно, так это заложит материальные предпосылки и для того, и для другого. Делала ли когда-либо буржуазия большее? Способствовала ли она когда-либо прогрессу иначе как погружая отдельных людей и народ в целом в грязь и кровь, в нищету и упадок?

Справедливости ради следует отметить, что, как это нам видится сегодня, Маркс был излишне оптимистичен в своих прогнозах: колониальный империализм исчерпал свою прогрессивную роль несколько раньше, чем предполагалось, но говорит это лишь о том, что любые выводы, а в особенности — прогнозы, сделанные нашими предшественниками, могут и должны корректироваться исходя из новых, доступных нам и ещё не доступных им данных. В то же время основная мысль Маркса о прогрессивной цивилизующей роли колониализма на определённом этапе его развития сомнению не подлежит и всем ходом истории блестяще подтверждается.

Ну а как сегодня обстоят дела с этим видом империализма? Он также продолжает жить и здравствовать и даже, в отличие от первого вида, не на «задворках», хотя и не «авансцене», как когда-то. Сегодня это, скажем так, империализм среднего звена. К его категории относятся такие явления, как попытки Сербии воспрепятствовать национальному самоопределению республик бывшей Югославии4, как война России против Чечни и её непрекращающиеся попытки вернуть контроль над территориями, отпавшими от неё после контрреволюционного переворота 1991 года. Сюда же следует отнести и политику Грузии в отношении Абхазии, Аджарии и Южной Осетии (что, кстати, показывает, что жертва более крупного империалиста вполне может, в свою очередь, сама выступать империалистом более мелкого масштаба), подавление курдов и Ираке и Турции и т.п.

Следует ли нам поддерживать и этот империализм? Ясно, что нет — поскольку в наше время в нем также очевидно отсутствуют какие бы то ни было прогрессивные моменты. Собственно говоря, провозглашение принципа права наций на самоопределение как раз и является признанием того факта, что прогрессивный этап колониального империализма близок к завершению и кое-где он уже начал играть реакционную роль. Возьмём, к примеру, распад Югославии. Это, можно сказать, классический пример реализации права наций на самоопределение. Будучи в составе Югославии, её республики были, фактически, отрезаны от на глазах глобализирующейся мировой экономики, тогда как обретение политической независимости открыло им двери в мир. Вступление Словении в Евросоюз (и ожидаемое принятие в него в недалёком будущем других бывших югославских республик) неопровержимо говорит о том, что результатом их независимости стала не самоизоляция и связанная с ней экономическая стагнация, а экономическая и политическая интеграция в более широкие мировые структуры. Более того, весь ход событий в самой постимпериалистской Сербии даёт основания надеяться, что и она в недалёком будущем последует примеру своих бывших вассалов, наглядно подтверждая этим марксистское положение о том, что лишь с концом угнетения других наций обретает подлинную свободу и сама угнетающая нация.

3.

Далее идёт т.н. ленинское понятие империализма, изложенное в его работе «Империализм как высшая стадия капитализма», написанной, в основном, как полемика с рядом работ Каутского5.

Интересно рассмотреть различия и сходства в их точках зрения. Оба автора полностью согласны в том, что империализм — это зло и не играет более никакой прогрессивной роли, однако они в корне расходятся в вопросе о его природе. Для Каутского современный ему империализм — это не более чем империалистическая политика ведущих промышленных держав. Политика, оправданная (т.е. рациональная — в экономическом и политическом смысле) для одних, неоправданная для других, но в любом случае являющаяся лишь одним из ряда возможных внешнеполитических выборов. В то время как для Ленина империализм — это не предмет политического выбора, а стадия капитализма, т.е. нечто объективное, имманентно присущее капитализму на данном этапе его развития.

Разногласия эти могут показаться чисто академическими, но на самом деле это не совсем так. Оба автора более или менее согласны также и в оценке ведущей внутриэкономической тенденции тогдашнего капитализма — внутриотраслевой монополизации и межотраслевой картелизации производства. Оба эти процесса подрывают саму основу капиталистического развития — свободную торговлю и конкуренцию, что и позволяет говорить о «загнивающем капитализме» в его высшей и последней стадии. Но вот выводы из наличия этой тенденции наши оппоненты делают прямо противоположные и объясняется эта противоположность именно их исходными разногласиями относительно степени объективности империалистической внешней политики.

Ленин, предполагая объективность империализма, делает вывод о неизбежности сращивания монополистического финансового капитала с государством, а в дальнейшем — непримиримой нескончаемой войны между этими государственно-финансовыми монстрами, войны, которая может быть прекращена лишь в результате победы мировой пролетарской революции. Откуда и лозунг: «Превратим войну империалистическую в войну гражданскую». Тогда как Каутский, полагая, что империалистическое военное соревнование — это не более чем один из нескольких возможных внешнеполитических выборов, смотрел дальше и делал вывод о вероятном распространением картелизации с национального, на интернациональный уровень — после того, как истощённые войной противники поймут, что иного выхода у них нет — с образованием в перспективе «священного альянса империалистов» (как называл его сам Каутский, или Северо-Атлантического Альянса — НАТО, как назвали бы его мы). Этот будущий период мирного, свободного от империалистических войн развития капитализма Каутский называл ультраимпериализмом и расчёт на его наступление диктовал уже совершенно другую политику, а именно — переждать войну, как далеко не самый благоприятный период для проведения демократических преобразований, лежащих в основе пролетарской революции, и пропаганды интернационализма в царящей повсеместно атмосфере истеричного патриотизма.

Кто же из двух оппонентов оказался прав? На первый взгляд кажется, что Каутский: действительно, все империалисты объединились в один блок и весьма успешно совместно, а главное — и правда мирно6, эксплуатируют народы третьего мира. Но это — только на первый взгляд. В действительности же неправы оказались оба, причём, как и следовало ожидать, неправота их базируется на общей для них ошибке, на том, в чём они сходились во мнении. Ошибка эта — предположение о неизбежности монополизации производства, которого на практике так и не произошло7. А в результате не произошло и сращивания финансового капитала с государством (за исключением некоторых диктатур фашистских типа, но и последние, в конце концов, потерпели крах). Это, правда, не предотвратило империалистических войн (хотя, повидимому, и сделало их значительно менее кровавыми и разрушительными, чем виделось Ленину), но зато привело к другим, причём гораздо более важным для истории последствиям: опровергло вывод о загнивании капитализма. Найдя достаточно удачный компромисс между уровнем монополизации и свободой торговли, капитализму XX века8 удалось не только сохранить конкурентную основу своего метода развития производительных сил, но и добиться поистине поразительных достижений в науке и технике.

Мировая империалистическая война — вопреки прогнозам Ленина — не привела к мировой революции (хотя и вызвала целый ряд локальных революций, из которых лишь Октябрьской революции в России удалось добиться победы), закончилась, пусть и временным, но миром между империалистическими державами. Однако и дальнейшее укрупнение капитала — уже на международной арене — пошло не совсем так, как это предсказывал Каутский: не как интернациональная картелизация, а скорее как внутриотраслевая международная интеграция. Причём в полную силу процесс этот пошёл уже только после окончания Второй Мировой войны — и не в последнюю очередь благодаря наличию фактора СССР, объединившего в общей борьбе с ним всех ведущих империалистов, что снизило уровень межимпериалистических противоречий если и не до нуля, то до уровня, не препятствующего более быстрой и эффективной интеграции империалистических экономик в единую мировую (минус страны соцлагеря) экономику.

На этом закончился «ленинский» (за неимением лучшего термина) период империализма. Он практически во всех отношениях отличался от собственно ленинской модели, но в то же время достаточно полно соответствовал существенным для нас её внешним характеристикам, а именно: наличию ожесточённой военной конкуренции между несколькими примерно равными по силе империалистическими державами-противниками, во-первых; отсутствию какого бы то ни было цивилизующего, прогрессивного элемента в этой борьбе, во-вторых; а в-третьих — империалистическая внешняя политика (второго, в основном, рода — по нашей классификации) была этой стадии капитализма действительно имманентно присуща, что и оправдывает использование того же самого слова «империализм» для обозначения соответствующего исторического периода.

4.

С концом этого периода, однако, не закончился сам империализм (в том же смысле — как этап исторического развития). Ну или во всяком случае, ему на смену пришло нечто, что мы по-прежнему называем словом «империализм». Этот, скажем так, «постленинский» империализм характеризовался уже военно-промышленным противостоянием не между различными империалистическими державами или их блоками, а между единым блоком всех империалистических держав и Советским Союзом.

В определённом смысле этот этап можно рассматривать как продолжение «ленинского» поскольку, по крайней мере с точки зрения самих империалистов, он выглядел достаточно похоже на простое продолжение империалистического противостояния, но уже с СССР в качестве противника9. Тем не менее по некоторым причинам его всё же следует выделить в отдельный период.

• Во-первых, это был асимметричный империализм и его асимметричность породила такое совершенно новое для империализма явление, как идеологическая борьба. (Проигрыш СССР в которой, кстати говоря, и решил исход холодной войны.)
• Во-вторых, если характеристика Лениным предыдущего этапа как «загнивающего капитализма» оказалась неверна, то этот этап можно с полной уверенностью назвать этапом умирающего империализма в том смысле, что он характеризовался практически полным распадом колониальной системы и, окончательным уходом империализма второго рода с исторической авансцены.

Рассмотрим оба этих пункта несколько подробнее.

Симметричное противостояние нескольких мало чем отличающихся друг от друга империалистических государств обеспечивалось на идеологическом уровне проповедью патриотизма — т.е. безусловной преданностью «своим», всегда, везде и при любых обстоятельствах. Как говорится, «Deutschland, Deutschland über alles», ради процветания Родины мы готовы на всё — что на практике означало отнюдь не только (и даже не столько) готовность к самопожертвованию ради «своих», сколько готовность к совершению почти любого преступления против «чужих».

Идеология эта, однако, оказалась совершенно неадекватна в эпоху противостояния с социализмом, обладающим по самой своей природе этически значительно более привлекательным идеалом. Необходимо было найти нечто новое. И этим новым стала идеология универсальных (т.е. принципиально наднациональных) прав человека или, как её сегодня принято называть, идеология общечеловеческих ценностей.

При всей буржуазности эта новая идеология явилась огромным шагом вперёд по сравнению с безраздельно господствовавшей до неё идеологией патриотизма, породившей такие уродливые явления нашей истории как итальянский фашизм, германский национал-социализм, недавний геноцид в Югославии и т.п. Более того, универсализм этой идеологии распространяется не только на нации (или любые другие этнико-административные группы), но и на социальные классы, т.е. фактически она декларирует аморальность разделения людей на бедных и богатых. В результате торжество этой идеологии не только в определённой степени даёт нам надежду на невозможность возврата — сейчас, после поражения СССР — к ситуации «ленинского» империализма (и неповторение «краха очередного Интернационала») , но и активно подготавливает почву для широкого распространения действительно универсальной общечеловеческой коммунистической идеологии.

Распад колониальной системы также символизировал собой коренное изменение в системе международных отношений, а именно: окончательный переход от прямого внешнего колониального управления к более прогрессивному — в плане развития производительных сил — внутреннему капиталистическому самоуправлению на основе политического суверенитета. Это изменение в методах империалистической эксплуатации не только способствовало более эффективному развитию бывших колоний, но и устранило главную объективную причину военной межимпериалистической конфронтации прошлого — принадлежность каждой отдельной колонии лишь одной конкретной метрополии: конфликт, который не мог быть разрешён иначе, чем военным путём. Тогда как образовавшаяся к настоящему времени система транснациональных корпораций разрешает возникающие в ней конфликты на основе буржуазно-правовых отношений и, напротив, заинтересована в максимальной кооперации всех империалистических сил. Что даже в большей степени позволяет надеяться на невозврат к военно-конфронтационному империализму, чем новая универсалистская буржуазная идеология.

5.

Переходя к современности, первое, что следует отметить, это обусловленное крушением системы социализма и окончанием холодной войны очередное кардинальное изменение наших представлений об империализме. Прежде всего, окончился, как уже было сказано, военно-конфронтационный период развития человечества, т.е. в «расширенно-ленинском» смысле окончился и сам империализм (как исторический период). Империалистическая война стала невозможна, а вместе с ней — и превращение её в гражданскую, как революционная тактика периода империализма. Это не значит, что мы не вправе сегодня говорить об империализме вообще (или даже о возврате к «ленинскому» империализму и возобновлению угрозы империалистической войны, о чём мы как раз и поговорим в конце статьи), но действительно значит, что, во-первых, империалистическая политика не является более чем-то имманентно присущим историческому моменту, а во-вторых, что современный империализм (как политика) принципиально отличен от обеих его разновидностей, имевших место в прошлом и отошедших в наше время, как мы отметили выше, на второй и третий планы.

Более развитые страны во главе с США по-прежнему совершают активные военные вмешательства во внутренние дела менее развитых стран, что, повидимому, позволяет продолжать называть их политику империалистической, однако цели этой политики сегодня принципиально отличны от таковых эпохи колониализма. Если целью политики колониализма было политическое доминирование, т.е. распространение своего суверенитета на захваченные территории с перспективой навязывания им специфических отраслей экономики в интересах метрополии, то теперешний интернациональный финансовый капитал совершенно индифферентен по отношению к отраслевому распределению между различными странами. В чём он заинтересован, так это в открытости экономики, т.е. в устранении любых преград на пути инвестиций и в унификации соответствующих законодательств.

Это изменение способа международной эксплуатации закономерно привело и к изменению политики империализма, что позволяет нам говорить об империализме третьего рода, целью которого является уже не политическое доминирование, а лишь экономическая открытость. При этом в полном соответствии с концепцией прогрессивности права наций на политическое самоопределение новый империализм нередко разрушает (в том числе и насильственно) связи политического доминирования, характерные для его же предыдущей формы — как это имело место в уже упомянутом нами случае c Югославией. Процесс этот — в текущих исторических условиях — безусловно прогрессивен: динамичнее всего развиваются сегодня10 именно страны с наиболее открытой экономикой. И наоборот — наиболее закрытые в экономическом плане страны развиваются медленнее других или даже не развиваются вовсе, а существуют почти исключительно за счёт экспорта сырья. Более того, такие страны характеризуются, как правило, также и наиболее деспотичными режимами (Саудовская Аравия, Ирак при Саддаме Хуссейне, Иран и т.п.) — феодальными монархиями, диктатурами (и часто тоже со значительными пережитками феодализма или даже родоплеменного строя), теократиями. Империалистическое открытие подобных стран (с применением военной силы или без этого) если и не всегда приводит к установлению в них более или менее полноценной буржуазной демократии, то в любом случае вызывает значительное смягчение режима, ставя страну, по крайней мере, на путь к демократии.

Прогрессивность современного империализма, однако, не исчерпывается одним лишь способствованием развитию капитализма в бывших колониях. Не менее значительный эффект он оказывает и на внутреннюю ситуацию в бывших метрополиях. Начавшийся ещё во времена Ленина экспорт капитала приобрёл сегодня характер уже даже не экспорта, а свободного движения капитала. Собственно, именно необходимость в ликвидации последних препятствий на пути этого движения и является сверхзадачей всей новейшей империалистической политики. Но подобная свобода с неизбежностью порождает тенденцию к выравниванию условий на рынках труда во всех регионах нашей планеты. «Если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе.» Магомет, в данном случае, это капитал, а гора — труд. Не имея возможности импортировать в нужных количествах требуемый ему дешёвый труд из стран третьего мира, капитал закономерно экспортирует себя туда, где этот труд имеется в избытке.

«Наступление на права трудящихся» стало за последние годы рефреном политических новостей в первом мире (и особенно показательны в этом отношении последние события в ведущих странах Евросоюза). Но «наступление» это является ни чем иным как объективным изменением конъюнктуры рынка труда, вызванным как давлением дополнительного (и более дешёвого) предложения за счёт трудовой иммиграции, так и снижением платежеспособного спроса на труд за счёт всё усиливающейся конкуренции со стороны уже использующих более дешёвый труд предприятий в странах третьего мира. Причём попытки некоторых промышленно развитых стран как-то решить эту проблему путём ужесточения иммиграционного законодательства хотя и ослабляют до какой-то степени остроту первого фактора, но одновременно лишь усугубляют второй, дополнительно стимулируя экспорт остатков ещё инвестированного в первом мире капитала.

Назревающий кризис принципиально неразрешим в рамках существующего в мире политического строя, поскольку является проявлением антагонистического противоречия между трудом и капиталом. Мы наблюдаем очередное абсолютное и относительное обнищание трудящихся масс, ведущее к возникновению революционной ситуации. В прошлом веке подобный кризис удалось преодолеть за счёт, во-первых, перераспределения определённой доли колониальных прибылей в пользу рабочего класса, а во-вторых, вовлечения его в две братоубийственные войны. Сегодня же обе эти возможности представляются маловероятными: постепенное стирание границ между первым и третьим мирами не позволяет надеяться на первую, а наднациональный характер современного финансового капитала и обусловленная этим характером твёрдо наметившаяся (и прогрессирующая) военная однополярность мира — на вторую.

Просуммируем основные прогрессивные задачи, выполняемые современной разновидностью империализма. Это:

1. Ликвидация последних анклавов докапиталистических формаций.
2. Борьба с религиозным фундаментализмом и повышение уровня секуляризации общества в целом.
3. Интеграция всей мировой экономики в единое целое.
4. Стирание грани между первым и третьим мирами.
5. Вызванная этим окончательная интернационализация труда.
6. Создание революционной ситуации.

Иными словами, мир уверенно идёт к революции, но на этот раз — уже к действительно мировой, что обеспечивает ей значительно лучшие шансы на успех. При этом главным социально-политическим процессом, подготавливающим для неё почву, главным инструментом социального прогресса сегодня снова, как и сто лет назад, выступает империализм — новый империализм XXI века.

Последнее прибежище негодяев

Вокруг этой фразы Сэмюэля Джонсона в последнее время сломано немало копий: как её надо понимать, что он в действительности имел в виду, да и вообще, а правильно ли её перевели с английского? Причём споры эти ведутся с таки видом, как будто наше сегодняшнее (а тем паче — коммунистическое) отношение к патриотизму может и правда хоть в малейшей степени зависеть от мнения этого жившего более двухсот лет назад беллетриста.

1.

Достаточно характерен в этом отношении следующий пассаж из заметки «Прикрытие негодяев», размещённой на сайте РКРП-РПК в разделе, почему-то, официальных документов: «Однако истинный смысл этой фразы заключается в диалектическом переходе: не патриот — негодяй, а негодяй, когда у него исчерпаны ресурсы прикрытия своей подлой сущности, зачастую надевает одежду патриота.» Оставив на совести автора сего перла изящной политической словесности «диалектический переход» из негодяев в патриоты (автор, по всей видимости, совершенно искренне полагает, что «диалектика» — это такое слово, которое время от времени надо вставлять в текст для придания оному пущей убедительности), отметим, тем не менее, что наше отношение к патриотизму — как и к любому другому явлению общественной жизни — действительно должно быть диалектическим, т.е. — в точности так же, как и с империализмом — зависящим от конкретного исторического контекста в его временном развитии.

Например, патриотизм играл безусловно прогрессивную роль в период Великой Отечественной войны, когда он способствовал мобилизации всех сил страны на защиту завоеваний революции. И в то же самое время германский патриотизм того времени был напротив — крайне реакционен, поскольку он служил укреплению фашизма. Прогрессивным же было как раз сугубо антипатриотическое, пораженческое движение антифашистов, занимавшихся шпионажем в пользу «врага», саботажем и всеми прочими деяниями, подпадающими под столь омерзительную душе каждого патриота статью «измена родине».

Об отношении коммунистов к патриотизму существует множество неверных и часто диаметрально противоположных мнений. Утверждается, в частности, что провозглашение права наций на самоопределение — это безусловная поддержка патриотизма угнетённых наций. Утверждение это, однако, полностью несостоятельно: как уже было указано выше, марксистское понимание права наций на самоопределение признаёт лишь само это право, но ни в коем случае не пропагандирует (и тем более — не навязывает) его практическую реализацию. Коммунисты угнетающей нации обязаны выступать против «права» на удержание в составе «своего» государства угнетённых наций — т.е. против «своих» «национальных интересов». В то же время коммунисты угнетаемой нации совершенно не обязаны (хотя и могут) быть за национальную независимость — т.е. руководствуются они также всем, чем угодно, но только не патриотическими соображениями.

Другим распространённым заблуждением является мнение, будто бы коммунисты вообще отрицают существование таких вещей, как нации и патриотизм, заменяя их классами и классовой солидарностью. Подобное противопоставление, однако, столь же глупо, как и противопоставление, к примеру, формы и цвета предметов. Утверждается также, что коммунисты, якобы, хотят уничтожить нации, «подстричь всех под одну гребёнку», покончить с уникальностью и низвести всё человеческое многообразие до уровня монотонной серой «массы». Это обвинение уже посерьёзнее и поэтому заслуживает того, чтобы его полнейшая вздорность была надлежащим образом разоблачена.

Прежде всего, следует отметить, что обвинение это не подтверждается конкретными историческими фактами: нигде в мире не предоставлялось таких широких возможностей для развития своей культуры всем, даже самым мелким национальностям, как в СССР. Что, однако, не мешает марксистам видеть нации такими, каковы они есть, без того характерного налёта мистицизма, которым покрывает их буржуазная философия. Национальные различия — явление совершенно естественное, имеющее место в силу того, что различные группы людей долгое время жили и развивали свою культуру обособлено. Но как естественно они образовались, точно так же естественно они со временем и отомрут — по мере того, как люди разных стран и народов всё больше и больше общаются друг с другом, перемешиваются и т.д. В этом естественном процессе нет ни вины, ни заслуги коммунистов.

Было бы ничем не оправданным насилием прямо сегодня «отменить» нации и заставить людей в один день отказаться от веками укоренившихся привычек (или даже предрассудков), однако ничуть не меньшим насилием является и целенаправленная «защита» нации, создание людям искусственных препятствий для межнационального общения и осознания ими своей принадлежности в первую очередь не к «своей» нации, а к человечеству, осознания себя гражданами мира. Но не приведёт ли такая «денационализация» к упадку индивидуальности, обеднению духовной жизни, нивелированию культуры, как пугают нас г-да борцы за «национальную идентичность»? Непонятно, с какой стати: ведь уникальность индивидуума — это его отличия от других, особенности, присущие только ему и никому другому, в то время как «национальная идентичность» — это наоборот, сходства присущие группе индивидуумов. Никто не отрицает того очевидного факта, что подобные сходства, обусловленные общим историческим развитием, действительно имеют место, но не менее очевиден и другой факт: что, во-первых, сходства эти характерны далеко не для всех представителей той или иной нации, а если и характерны, то в разном объёме; во-вторых же, состав и содержание этих сходств хоть и сравнительно медленно, но непрерывно меняется с течением времени. Пытаться «обратить в свою веру» — это безусловно насилие над личностью, но и мешать «обратиться в чужую веру» — точно такое же насилие. В действительности, в процессе развития (национальной) культуры её носители постоянно понемногу «обращаются в чужую веру» — без этого было бы невозможно никакое развитие. А «защита национальной идентичности» — это, фактически, просто стремление остановить развитие, причём в конечном итоге — с чисто политическими целями сохранения status quo в существующей системе власти и эксплуатации.

2.

Так каково же действительное отношение марксизма к патриотизму? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нам следует рассмотреть соотношение разделения человечества на нации и классы. Классы и правда в известном смысле сродни нациям: постольку, поскольку они — так же как и нации — являются группами людей. И точно так же классовая солидарность — сродни патриотизму, поскольку и то, и другое — преследование единой групповой цели, выражающей (предположительно) общей для всей группы интерес. Но на этих — чисто внешних — характеристиках сходство и заканчивается. Различие же заключается как раз в том, что классы — это действительно объединения людей на основе объективных материальных признаков их общественного бытия, обеспечивающих подлинную общность целей. В то время как нации — это не более чем исторически сложившиеся группы, объединённые не объективной общностью интересов, а субъективной культурной близостью, не более чем привычкой считать «своих» «своими», причём привычкой дурной, целенаправленно прививаемой правящими классами нации классам угнетаемым с одной вполне определённой целью: облегчить себе осуществление этого угнетения.

Из сказанного может возникнуть впечатление (и многие действительно так считают), что мир устроен крайне просто: человечество делится на нации, а нации — на классы. Впечатление это, однако, не совсем верно. В особенности — сегодня, когда оно совсем неверно. Но мы, тем не менее, рассмотрим сначала именно такое деление, поскольку именно оно с достаточно хорошей точностью отражало положение вещей в период возникновения наций в их современном смысле. Подобная упрощённая ситуация имеет место, когда мы рассматриваем группу наций, примерно равных в своём развитии, экономика которых в значительной степени замкнута — т.е. выглядит для внешнего мира именно как единая национальная экономика, а не как множество отдельных корпораций, действующих исключительно в своих собственных интересах, независимо друг от друга и от своего правительства. Именно такой была ситуация в Европе начала прошлого века. И в связи с предельной простотой этой ситуации предельно просто было и марксистское отношение к патриотизму: безусловно отрицательное. Вот, например, что писал на эту тему Ленин в июле 1915 года11:

Кто пишет против «государственной измены», как Буквоед, против «распада России», как Семковский, тот стоит на буржуазной, а не на пролетарской точке зрения. Пролетарий не может ни нанести классового удара своему правительству, ни протянуть (на деле) руку своему брату, пролетарию «чужой», воюющей с «нами» страны, не совершая «государственной измены», не содействуя поражению, не помогая распаду «своей» империалистской «великой» державы.

В ситуации отсутствия интерференции между национальным и классовым делением патриотизм носит только и исключительно реакционный характер, являясь орудием в руках правящих классов, служащим для натравливания пролетариата разных наций друг на друга, отвлечения его от классовой борьбы со своим настоящим врагом. Однако, если взглянуть на проблему шире, на мир в целом и сегодня, а не сто лет назад, то ситуация уже далеко не столь проста. При этом именно нарочито упрощённый подход к классовому анализу, практикуемый некоторыми современными «попами марксистского прихода», используется буржуазными идеологами в качестве основного аргумента в их попытках дискредитации классовой теории в целом. Используется настолько успешно, что уже даже некоторые, считающие себя (и иногда искренне) «красными», товарищи заговорили о всевозможных «цивилизационных подходах», «этногенезе» и прочей метафизической чуши. Тогда как в действительности классы, конечно же, никуда не делись, но в условиях активного взаимодействия между собой отдельных представителей разных наций уже не как представителей наций, а как самостоятельных экономических агентов, «национально-независимая» картина эксплуатации перестаёт быть верной. По мере всё большего и большего взаимопроникновения экономик разных стран друг в друга, усиления их взаимозависимости, всё большее и большее значение приобретает межнациональная эксплуатация. Это, конечно же, отнюдь не значит, что «одна нация эксплуатирует другую нацию» (как то зачастую старается представить «эксплуатируемая» национальная буржуазия): эксплуатация по-прежнему носит классовый характер (а иначе и быть не может), но классы эти — в отличие от «простой модели» — уже могут лежать по разные стороны национальных границ. Более того, с развитием глобализации родственные классы различных наций начинают всё сильнее срастаться между собой, образуя единые наднациональные классы12.

Картина эта, безусловно, не нова и не является достоянием лишь нашего времени. Ещё в глубокой древности одни народы завоёвывали другие и обращали побеждённых в рабство. Классовое разделение в подобных ситуациях нередко полностью совпадало с национальным (этническим), а классовая солидарность — с патриотизмом. Именно из этих древнейших примеров и черпают патриоты всех времён и народов этическое обоснование своих взглядов. Но тут следует ясно отдавать себе отчёт, почему морален подобного рода патриотизм: именно и только потому, что под маской патриотизма тут выступает классовая борьба угнетённых с угнетателями за своё освобождение. Не надо забывать, что поработители — это тоже патриоты, которые точно так же как и те, кого они поработили, «радеют за счастие народное».

Сегодня, однако, подобный «чисто классовый» патриотизм встречается крайне редко, если встречается вообще. Во-первых, даже в самых угнетённых нациях обычно присутствует класс национальной буржуазии, причём, как правило, именно он и возглавляет всё патриотическое движение. В своих, разумеется, интересах, которые достаточно редко лежат в одном русле с интересами угнетённых классов нации. Во-вторых, даже в тех случаях, когда патриотическая борьба имеет вполне отчётливую классовую составляющую, этот классовый интерес вполне может носить и реакционный характер. Например, кубинский патриотизм полностью оправдан как защищающий завоевания революции, но каково оправдание, скажем, австрийского патриотизма, привёдшего во власть партию Хайдера? Его нет. Вне всяких сомнений Хайдер выражает классовые интересы австрийских «бедных»: защищает их от посягательств иммигрантов — т.е. действительно бедных, для которых австрийская «бедность» представляется как недостижимое богатство. Хайдеровский патриотизм, таким образом, направлен не на прогрессивные преобразования общества или их защиту, а исключительно на сохранение привилегированного положения определённых классов — пусть и не самых богатых, но отнюдь и не бедствующих. Фактически, Хайдер защищает «законное право» рядовых австрийцев на косвенное участие в эксплуатации угнетённых третьего мира.

3.

Это приводит нас к необходимости рассмотреть различные виды современного патриотизма. И первое, что следует сказать, это что прогрессивного в действительном смысле слова патриотизма сегодня уже не существует: мир стал для этого слишком взаимозависимым. Упоминавшийся выше кубинский патриотизм является в этом отношении не более чем нереакционным, Куба может служить нам своего рода «знаменем», но точно так же служить им может и Куба поверженная — как в своё время служила «знаменем» расстрелянная Парижская Коммуна. Никакой самостоятельной роли в построении коммунизма ни в мире, ни даже «на отдельно взятой Кубе» она играть не может, что вполне официально признаёт даже само кубинское руководство.

К этой же категории можно отнести и буржуазно-демократический патриотизм Чавеса и ему подобные: мы не можем не приветствовать борьбу беднейших слоёв народа Венесуэлы за хоть какое-то улучшение своей жизни, но при этом не можем и не понимать изначальной тупиковости подобного рода борьбы, не выходящей за рамки буржуазно-демократических преобразований (да ещё и «в отдельно взятой стране»). Все же прочие виды патриотизма сегодня — в большей или меньшей степени реакционны, хотя и по разным причинам. Мы не будем пытаться выстроить здесь развёрнутую классификацию и остановимся лишь на четырёх наиболее общих и наиболее исторически важных типах современного реакционного патриотизма.

Во-первых, это уже отмеченный выше на примере Австрии патриотизм первого мира. К сказанному о нём остаётся лишь добавить, что он не только стремится законсервировать существующее неравноправное положение наций, но и объективно стоит на пути дальнейшего развития производительных сил, препятствуя (к счастью, без большого успеха) полной интеграции в единое целое всех производственных мощностей нашей планеты и окончательному переходу к планированию экономики в мировом масштабе.

Во-вторых, это патриотизм третьего мира (включая сюда и большинство бывших советских республик), направленный, как и предыдущий тип, против процессов глобализации. Интересно, что характерен он далеко не для всех стран третьего мира, но лишь для некоторых из наиболее репрессивных режимов. Объясняется это тем, что, в отличие от патриотизма первого мира, имеющего корни в массовых движениях протеста, этот тип патриотизма насаждается сверху комбинацией религиозной (или квазирелигиозной идеологической) пропаганды и прямого насилия над народом. В этом плане характерен пример Ирака, где весь патриотизм улетучился даже раньше, чем Саддам Хуссейн был формально отстранён от власти. И который не удаётся возродить в сколько-нибудь значимых масштабах несмотря ни на какие попытки самых разных политических отщепенцев — от подпольных баасистов до отколовшихся от компартии Ирака «левых» патриотов. Как и предыдущий вариант антиглобализма, этот патриотизм стоит на пути дальнейшего развития мировых производительных сил. Плюс к тому, свержение последних диктатур (как светских, так и религиозных) также является очевидным прогрессом.

В-третьих, «внутренний» патриотизм третьего мира, т.е. порождающий межнациональную вражду уже внутри самого третьего мира. Лучшим примером подобного патриотизма является бесконечный конфликт между Индией и Пакистаном. Подобные конфликты вряд ли могут существенно повлиять на ход мировой истории, однако их нельзя просто так сбросить со счетов по причине огромных человеческих жертв, к которым они могут потенциально привести, особенно учитывая наличие в руках некоторых из таких патриотов ядерного оружия. Кроме того, так же как и в ситуации вокруг II Интернационала, этот вид патриотизма неизбежно раскалывает международное рабочее движение.

Наконец, в-четвёртых, самый реакционный из всех — российский патриотизм, являющийся, если разобраться, попросту квазисоветским реваншизмом, под угар которого, к сожалению, попало и весьма значительное число российских левых, забывших, похоже, что слова «русский» и «коммунистический» — это отнюдь не синонимы. Россия сегодня бесспорно находится в достаточно тяжёлом положении, ей грозит дальнейший распад и окончательный сход с мировой арены, однако какова же альтернатива, на которую рассчитывают т.н. «лево-патриотические» силы? В самый разгар Первой Мировой войны Ленин неспроста говорил, что в подобной ситуации каждый сознательный рабочий (не говоря уж о коммунистах) обязан стать изменником «национальным интересам», делать всё возможное для поражения своего правительства, способствовать распаду страны: в победившей стране, сильной, независимой, с цветущей экономикой революции не случаются. Революция — это всегда реакция на кризис, паралич экономики, разгул преступности, с которым правительство неспособно ничего поделать поскольку уже фактически не управляет страной. Победа революции невозможна без полной деморализации армии и выхода её (или по крайней мере большей её части) из подчинения как центральному командованию, так и офицерскому корпусу на местах.

Все разговоры о том, что «нам надо любой ценой сохранить Россию чтобы было где делать революцию» — это не более чем фиговый листок на программе русских реваншистов. Сохранённая таким образом Россия может быть только империалистической, причём претендующей на то, чтобы быть «противовесом» НАТО. Т.е. «ценой сохранения» (пусть вероятность подобного исхода и минимальна) является не что-нибудь, а возобновление империалистического противостояния, возврат мира в эпоху «ленинского» империализма и неизбежность Третьей Мировой (термоядерной) войны. Что в планы коммунистов вряд ли входит.

Написать
автору письмо

Ещё статьи
этого автора

Ещё статьи
на эту тему

Первая страница
этого выпуска

Поделиться в соцсетях